Таир (СИ) - Шайлина Ирина

— Быстрее, - выговаривала эби Маше. - Всё уже пришли, скоро мулла читать начнёт.

Я с тоской подумала, что наверное снова ладошки разглядывать, а потом кушать до потери пульса. А моё платье с карманами после прошлого застолья безнадёжно испорчено, куда еду прятать? Я так без одежды останусь.

— Иду уже, - ответила Маша.

И все было хорошо. А потом эби посмотрела на правнука и запнулась на фразе, которую сказать хотела.

— Алла сакласын! - воскликнула она. - Марьям! Губнушка на лбу где? Ты хочешь, чтобы Кадрия нам ребёнка сглазила? Ты же знаешь, у нее черные глаза, в прошлый раз после нее Ильяс три часа плакал.

Машка смущённо улыбнулась мне и плечами пожала, а мне стало стыдно - опять напортачила.

— Забыла, эби! - не стала выдавать меня Маша. - Сейчас нарисую!

И закрутился бешеный людской водоворот, над которым солировал детский плач - видимо, все же сглазила черноглазая Кадрия, не спасла помада на младенческом лбу. Я действовала по накатанной схеме - сбежала, как только смогла. Через огород, за теплицы, к Сахипжамал. Пирог ей принесла. Сладкий, — губадия, чтобы это слово не значило. Пирог моя подружка одобрила, подхватила деликатно мягкими губами с ладони, — я уже не боялась ближе подходить, — съела во мгновение ока.

— Ты только сильно не толстей, - предупредила я подружку. - Не буди в них соблазны, а то разделишь судьбу Анаса.

Вспомнила шурпу. Она может и вкусной была, но я предпочитала есть анонимное мясо. В магазине купленное. А в моей тарелке целый шматок лежал, не пожалели. Ладно, Дашка спасла, головой покачала и унесла втихаря тарелку. Кушать бедного Анаса я бы не смогла, в память о том, сколько часов мы провели с ним вместе в загоне. 

— Тошно тебе? — раздался женский голос сзади.

Зайка. Вот уж кого не ожидала тут увидеть, в основном здесь бараны, Махмуд, да я. Обернулась, разглядела в наступающих сумерках тонкую девичью фигурку, укутанную в дорогую шубу.

— Мне нормально, - нейтрально ответила я.

Подумала, что уж Зайнаб меня точно не понять. Единственная внучка властной эби, любимая малышка огромной семьи. Богатой, причём, семьи. Балованная и холеная девочка, рождённая с серебряной ложкой во рту.

— А я тебе завидую, - вдруг сказала, порядком удивив, Зая. - Неделя закончится и уедешь. Свободная, а ты не ценишь, сама, добровольно, в это болото…

Оборвала фразу, не договорив, ушла, оставив меня с Сахипжамал. А я с неожиданной горечью подумала - не все ладно в Шакировском королевстве. Надо бы Таиру к сестре присмотреться, ой как надо. И к жениху её. Слишком он мне напоминал одного обаятельного московского мажорика, слишком избалованного вседозволенностью, чтобы быть по-настоящему хорошим человеком.

Поежилась, подумав о нем некстати. Моё ли дело чужая семья? Тут свою шкуру уберечь бы.

— Вот такие дела, — сказала я Сахипжамал, поправляя на ней платок, — похоже из нас ты — самая везучая.

Глава 18. Зай

Я и сама не поняла, что меня толкнуло сегодня пробраться за Асей. Смотрела, смотрела на нее из окна своей комнаты, спрятавшись за занавеской и денежным деревом, выросшим в кривое недоразумение.

Курит, баранов кормит. И плевать хотела на то, что на нее косится старшее поколение, что бабушка забыть не может, как видела ее много лет назад с голой задницей в московской квартире Таира.

А потом схватила шубу — и к ней. Просто чтобы в глаза заглянуть, убедиться, что она реальная, что так можно жить.

Без обязательств, трахаться, когда хочешь. Так, что кровать скрипит на два этажа и краснеет даже эби, но Таиру никто не выговаривает. Таир — мужчина. Ему можно все.

Скажи он, что женится, и то возражать никто не посмеет.

Только Ася улетит, перелетная птица, счастливый соловей. Она совсем другая, она меня не поймет. Я это сообразила только в глаза ей заглянув, испугавшись своей откровенности, зачем я это, зачем?

Отступилась от нее, и обратно домой, черпая снег, проваливаясь мимо натоптанной тропинки.

Сердце ухало,я ругала себя за необдуманный поступок, за неосторожность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не успела обувь снять, как попала в объятия Динара. Он меня к себе прижал, зарылся в волосы лицом и тут же отпрянул, скривившись:

— Курила?!

В глазах — гнев. Я поежилась, головой в стороны замотала:

— Нет, нет. Мимо Аси прошла…

— Общайся с ней поменьше, — заглядывая в лицо мне, произнес Динар, оглаживая пальцем скулу, — она мне не нравится. Поняла?

— Поняла, — сказала тихо, испытывая неудобство оттого, что сдала Асю. Только ей все равно, она перелетная, не забывай, не забывай.

— Точно?

Снова закивала, мечтая, чтобы он оставил меня в покое. Но все разошлись, а Динар хотел общения. Взял меня за руку, повел в комнату с камином. Его редко разжигали, никто возиться не любил, а Динару нравится. Подкинул дрова из поленницы, повернулся ко мне спиной, и спустя некоторое время разгорелся огонь, потрескивая и искря.

— Теперь хорошо будет. Иди сюда, Зай, — похлопал по пушистому ковру рядом.

Я опустилась возле него, вытянула ноги, расправив складки платья. Динар голову ко мне на колени положил и замер, на огонь смотря. Языки пламени отбрасывали тени на его лицо, на мои ноги. Я водила пальцами по волосам Динара: жёсткие, непослушные, опять отросли. Сейчас мне было хорошо, и если закрыть глаза, то казалось, что все как прежде, до того, как я увидела его первый срыв. Когда Динар убеждал, что больше такое не повторится, целовал мои ладони, стоял на коленях. Такой высокий, худой, до невозможного красивый, безумно любимый. В живот лбом упирался, на глазах вот-вот и слезы.  Я ведь все детство мечтала за него замуж выйти, мечтала, чтобы он смотрел на меня, когда мы летом собирались у эби на каникулы. Динар с братьями моими проводил у нас сутки на пролет, худой, высокий, летом загоревший дочерна. Я за ним наблюдала из-за занавески, так же, как сегодня за Асей: как они дурачаться с Тимуром во дворе старого ещё дома, как по смуглой коже текут капли пота, когда бабушка заставляла их рубить двора и таскать воду на полив. К труду приучала, как говорила эби, а потом сажала всех внуков за длинный стол, деревянный, отполированный нашими локтями до блеска. Я помогала ей накрывать, обжигая пальцы об горячие тарелки с супом, больше всего боясь расплескать, показаться неловкой ему — Динару. А потом садилась ближе к нему, рядом с Таиром и чувствовала себя абсолютно счастливой, — как сейчас, с закрытыми глазами.

Жаль только, что стоило их открыть, как все рассыпалось, точно сгоревшие до углей поленья из затухающего камина.

А на следующий день был никах ( венчание), и глядя на будущую жену Ришата, я примеряла ее образ на себя

Ещё с вечера в доме Анвара абый собрались родители невесты, приехали родственники, но я не пошла, сославшись на головную боль. А теперь жадно смотрела, как ее красят, как подвязывают платок, расшитый по краям тонкими шелковыми нитками. Под платьем, чуть обтягивающим, с полупрозрачный вышивкой, уже виднелся намек на небольшой живот: все мы знали, что Гулия беременная, но в семье детей любили, даже если они так — до брака. Даже эби, которая ждала правнучку, обещав оставить ей все свое золото.

В мечети было спокойно: мы разулись у входа и теперь ступали по густому ковру неслышно и тихо. Нас окружали светлые стены, выкрашенные в нежные цвета, с традиционными строками из Корана на арабской вязи. Эби их могла читать, я — нет. Эту мечеть я любила: на смену старой, наша семья возвела новую, из дерева, с зелёными минаретами и блестящим на солнце полумесяцем. И назвали ее в честь нашей прабабушки, — Мэликэ.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

 Гулия сжимала в ладонях небольшой букет из белых анемонов: лепестки нежные, сердцевина черная. Я видела, как она волнуется, как подрагивают ее пальцы, и волновалась тоже. Не первый уже никах в нашей семье, но следующий — мой, и я жадно впитывала атмосферу, примеряя все на себя.

 Имам дождался, когда все рассядутся и начал речь. Говорил он так звонко, так вкусно, что мне хотелось плакать от искреннего восторга. Динар сжал мою ладонь, пропуская свои пальцы между моих.