Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь! - Николай Бахрошин

Спасительная опушка леса приближалась. Краем глаза он видел, многие родичи теперь бежали туда же. Лес укроет! Спасет лес-батюшка, как всегда выручал детей своих малых!

Ох, люди, ох, страсть какие! Неистовые люди-свеи, яростно сверкающие глазами над кромкой круглых щитов, испятнанных защитными знаками! Они щетинились копьями и пускали стрелы поверх своих же голов. А потом твердый строй рассыпался, и их сразу стало много, как муравьев. Грозно кричали они, бросив копья и наскакивая с мечами. Многие свеи даже щиты побросали от лютости, набегали с двумя мечами в руках, вращая ими ловко и страшно. Как можно справиться с такими людьми, похожими в бою на многоруких сказочных великанов?

Жутко было в бою. Никогда, наверно, так не было. Его сбили наземь, наступили на лицо ногой, пробежали, как по бревну. Потом Весеня поднялся, схлестнул свою тяжелую палицу с мечом какого-то воина, чьи сивые волосы торчали косичками из-под гладкого шлема. Тот третьим, хитрым ударом выбил у него из рук тяжелую, шипастую палицу, закричал громко и угрожающе, оскалился желтыми, хищными зубами, длинно замахнулся своим клинком.

Попятясь от него раком, Весеня опять упал. Быстро, боясь поднять голову, пополз по земле ужом. Видел перед собой только ноги, много ног, топчущих землю в тяжелом ратном усердии. Наконец пересилил себя, подобрал чей-то топор, опять вскочил. И тут же, не заметив удара, покатился кубарем, почувствовал, как будто витой бич сбил его с ног, хлестнув по плечу. Плечо стало теплым, горячим, и тело мгновенно ослабло, задрожало коленями и локтями, словно вместе с кровью пролилась на Сырую Мать и его сила-жива. Уши заложило, и знакомые крики родичей, кличи свеев, лязг железа о деревянные щиты – все это окончательно слилось в один ровный неумолимый гул. «Ох, люди, ох, страсть…» – бормотал он, себя не слыша.

Многого навидался в бою! Он видел, сам Злат, могучий походный князь родичей, обливаясь кровью, как водой поутру, полз на руках за своей отрубленной ногой и выл от горя. Как тараканом семенил на четвереньках ворчливый Корень, зажимая руками рану на животе, чтоб не вывалились кишки. Чудилось Весене, сам Чернобог, жестокий и неумолимый, встал к свеям в боевой порядок. Тоже косил кого ни попадя, помогал пришлым. А родичи падали!

Потом побежали родичи. Как было не побежать? Он тоже подхватился с земли и кинулся, уже ничего не видя вокруг себя. В лес! Только бы добраться, успеть спастись от злобы неистовых!

Он бежал. Летел. Опушка была совсем близко. Но и враг близко! Слышно, спиной слышно, как набегает, как запаленно дышит в затылок. Весеня, боясь оглянуться, вжал голову в плечи, резко вильнул в сторону, как при игре в горелки.

Скосил глаза – свой! Шкворя, забери его Леший! Плотный, обычно неторопливый мужик пронесся мимо стремительно, как кабан.

Тонко, по-осиному зло, прошелестела рядом с ухом стрела. Воткнулась Шкворе прямо в красный, жаркий затылок. Тот, сделав еще пару шагов, нырнул вперед, сильно, громко, как деревянный, ударился телом о Сырую Мать. Весеня, не теряя ноги, на бегу перепрыгнул через него, испугавшись уже в прыжке. Его стрела, к нему шла…

Добрался! Нырнул в кусты. Побежал по лесу, привычно петляя между стволами, не обращая внимания на случайные ветки, хлещущие по лицу. Что ветки, главное – выбрался!

Долго бежал. Пока еще ноги держали. Потом ослаб, упал на мягкую хвою, прижался горячим телом к влажной прохладе земли.

– Эй, есть там кто? – услышал рядом знакомый голос.

Точно, Творя-коваль рядом. Значит, и он живой…

– Весеня, ты, что ли? Чего не отвечаешь? Сомлел? – Кузнец подошел поближе. – Э, паря, да ты ранен, похоже. Меня тоже вот зацепили…

Весеня, все еще тяжело дыша, опять ничего не ответил. Вспомнил наконец про рану в плече. Рана ответила ему злобной, дергающей руку болью. Весеня хотел подняться, но не смог, руки и ноги больше не слушались. Так и лежал плашмя, слушал, как пойманной птахой колотится в груди сердце.

Творя присел рядом на корточки. Кузнец был без щита, острый шлем на голове помят, но меч все еще в руке. Он положил его перед собой. На хищном темном лезвии блестели свежие зазубрины. Значит, много рубился кузнец. Он сильный, коваль, пустой рукой может взять, как клещами. Только тут Весеня заметил, что кожаный панцирь с нашитыми железными бляхами у него порван на лохмотья на одном боку, словно его рвали на куски собаки. Запекся кровью.

– Да, – задумчиво сказал Творя. – Вот, паря, какие дела… Насыпали нам свеи ума по самую маковку, такие дела…

Потом, без перехода, захрипел и перекатился на спину. Так и лежал с закрытыми глазами, едва дыша.

Весеня, как мог, очистил и перемотал его рану.

5

Я, Кутря, благополучно увел родичей от врагов, оставив в избах тех стариков, кто сам захотел остаться по ветхости и безразличию к жизни.

Схрона мы достигли к вечеру следующего дня. Этот хитрый схрон, оборудованный еще дедами-прадедами, всегда выручал родичей от чужой напасти.

Умные они были, наши предки. Понимали, что если, например, люди смогут пройти осторожно, не оставив следов, то скотине про опасность не объяснишь. Скотина все равно натопчет копытами, наложит навоза так, что любой малец-несмышленыш пойдет по следу, не сбиваясь с пути. Поэтому в схрон всегда сначала уходили берегом, без всякой опаски, оставляя за собой торную дорогу. Доходили до ответвляющегося от Иленя рукава и тут уже начинали хитрить. Рукав мелкий, в самом глубоком месте по пояс взрослому, зато течение быстрое, вода споро зализывает следы на дне. А на другом берегу караульные мужики и ребятишки, которым любое занятие – игра, специально натаптывали следы подвязанными к ногам и палкам старыми копытами. Дескать, родичи здесь переправились и пошли дальше по прямой. Прямая та вела в болото, куда специально подбрасывали жердин и веток, изображая гать.

Какие другие следы могут быть на болоте, где любой отпечаток заливает и ровняет вода? Правильно, вот и пусть вороги идут по жердям. Если боги подарят удачу, кто-то, глядишь, и выберется из непролазной трясины. Не зная примет, тяжело ходить по болоту. Шишига, болотная баба, не любит отпускать гостей…

С водной дороги родичи выходили на берег много дальше, где начинались каменные осыпи. По камням идти нелегко, зато всякий след смывается самым мелким дождем. А можно и обвал сверху устроить, если вороги наступают на пятки. Дальше шли через лес, а за ним – опять болота. Дымные – называли их родичи. Действительно, в некоторых местах трясина на болотах словно клубилась. Кто чужой – три раза подумает, прежде чем сунуться в гости к болотной нежити.

Там, среди необъятных болот, и находился схрон. Каждый шаг к нему тут же затягивала мелкая ряска, хоть весь день стадо веди – к вечеру следов не останется. Главное, следить, чтоб скотина не сбивалась с пути, иначе сама не выберется.

Сам схрон расположен был на сухом. Есть среди Дымных болот такие поляны, вроде как возвышения. Там издавна и шалаши стоят, и печи сложены, и скотину есть где пасти, поляны широкие…

Добрались, хвала богам. Начали обустраиваться.

Тут же, не сбиваясь с ноги, я отобрал десяток мужиков, что покрепче и получше оружием, идти обратно, на подмогу своим. Просились все, даже Мяча-дурачок воинственно гукал и махал рогатиной, едва не зашибив остальных. Но большую часть мужиков я оставил. Хоть десяток нас, хоть три десятка – против свея это невеликая помощь. С бабами тоже нужно кому-то остаться, а вдруг засвербит у кого пониже пояса, шутили родичи. Тогда, глядишь, и Мяча-дурачок пригодится. Это он на верхнюю голову дурачок, а на нижнюю очень даже соображает, смеялись все.

– Я пойду с вами, – вдруг сказала мне Сельга.

Не успел оглянуться, она уже оказалась с луком, стрелами и даже небольшим мечом у пояса. За плечами – котомка. Я глазом моргнуть не успел, как она собралась. Где она только меч достала? Мотрина закладка, не иначе…

– Еще бы чего выдумала! – сказал я.

– Пойду! – упрямо сказала она.

Всю предыдущую дорогу мы с ней не расставались. Я уже объявил перед всеми, что теперь она моя жена. Я беру ее под свою руку и делю с ней кров, огонь, хлеб и мясо. Бабы, найдя предмет для разговора, сильно оживились сначала, загалдели, как галки, завидевшие лесного кота, карабкающегося по веткам. Старая Мотря прослезилась от полноты чувств, обняла меня, наклонив к земле. Попросила беречь ее. Странно было слышать! Как я могу ее не беречь, мою Сельгу?! Потом самых языкастых баб угомонила дорога…

А теперь – новое дело. На рать собирается!

– Куда ты пойдешь? Думай, что говоришь-то! Пойдет она… Рать – дело мужское, опасное, – сказал я ей.

Она думает, мне легко будет с ней расстаться? Я что – каменный?

– Рать – да, – сказала она. – А раны перевязывать, кости вправлять – мужское дело? Лихорадку снимать – мужское? Кто в целебных травах лучше меня понимает из родичей? Ну, скажи?

Что я мог ей ответить?

– Ты не понимаешь, – убеждала меня Сельга. – Я ведь тебя только что нашла. И не могу опять потерять!