Французский шелк - Сандра Браун

Андре вовсе не сожалел о смерти проповедника. Этот человек прежде всего служил себе, своей идее, но не людям. Его улыбка скрывала мерзкую натуру. Он смеялся слишком громко, говорил слишком замысловато, пожимал руки с излишней сердечностью. Андре был предельно услужлив и вежлив со священником и его семьей, но искренности в этом не было, поскольку слишком сильна была у него личная неприязнь к Джексону Уайлду.

Андре имел зуб на священника. Убийство Уайлда бросило тень и на отель, хотя от подобных происшествий не был застрахован ни один из них, какие бы меры безопасности ни предпринимались. Тем не менее кое-кто из местных журналистов осмелился высказаться, что отель тоже несет ответственность за случившееся.

Ну, с подобными заявлениями пусть разбираются юристы. Это было уже вне компетенции Андре. Но он до сих пор испытывал неприятное ощущение, вспоминая то злополучное, сумасшедшее утро, этот светлый, обычно тихий вестибюль, забитый снующими полицейскими, репортерами и справедливо негодующими постояльцами, которых допрашивали, как злоумышленников.

Андре считал, что следствию должно быть очевидно, что кто-то с улицы поднялся на лифте на седьмой этаж и спокойно вошел в номер Уайлда. Выстрелив в него, убийца вышел тем же путем, не привлекая внимания. Неужели всех, кто останавливался в ту ночь в отеле, можно рассматривать как подозреваемых? И разве полиция имеет право подозревать всех подряд? Андре так не думал. Вот почему он не испытывал угрызений совести, прикрывая тех, у кого не было явных оснований ссориться с Джексоном Уайлдом.

В числе тех, с кем беседовали полицейские, оказался и Андре. Объяснения, которые он им дал, казалось, не вызвали сомнений. Однако с Кассиди дело обстояло иначе. Тот был дотошным и хитрым, совсем не таким, как взъерошенный следователь с двойным именем. Кассиди открыто не обвинял Андре во лжи, но, казалось, чувствовал, что тот кое-что недоговаривает.

— Послушайте, мистер Филиппи, — Кассиди придвинулся ближе и понизил голос, явно стараясь внушить ему доверие, — меня не интересует, какие дела творились в ту ночь на других этажах. Никого не потащат в полицию за тот лишь грех, что кто-то провел ночь с проституткой. Меня не волнует, кто чью жену трахал. Что меня действительно интересует, так это личность каждого, кто проходил через эти двери в ту ночь. Я знаю, что вы внимательно следите за вестибюлем. Перед вами проходит множество людей. Кто-то, кого вы могли посчитать персоной малозначимой, на самом деле может быть именно тем, кого мы разыскиваем. Любая информация может оказаться исключительно важной.

— Я понимаю, мистер Кассиди, — бесстрастно ответил Андре. — Но я уже перечислил всех, кого видел в ту ночь. Я проинструктировал весь персонал отеля, чтобы вам было оказано полное содействие. Вам открыт доступ в наш компьютер.

— Который, как мы оба знаем, хранит в своей памяти только то, что от него требуют. А информацию гораздо легче из компьютера убрать, нежели ввести. — Кассиди начал нервничать и даже невольно повысил голос. Осознав это, он резко сменил тон, вновь заговорив, как заботливый отец со своим провинившимся чадом:

— Почему вы не хотите быть со мной откровенным, Андре? Если выяснится, что вы скрываете информацию, вас могут привлечь к ответственности. Меня совсем не радует такая перспектива, а вас?

Кассиди мог бы до хрипоты урезонивать Андре, менять тактику, но все равно выжать что-либо ему бы не удалось. Андре твердо решил для себя никогда не выдавать информацию, которая могла бы скомпрометировать уважаемых им людей. Тем более что все это не имело никакого отношения к убийству преподобного Джексона Уайлда, а следовательно, Кассиди знать об этом было совсем ни к чему.

Кассиди не был уроженцем Нью-Орлеана. Он заблуждался, полагая, что закон превыше всего, что перед законом все равны. Кассиди еще не освоил кодекса чести, который правил этим городом. Чужаки могли не понимать или не принимать этот кодекс, но Андре Филиппи чтил его свято.

Войдя на кухню, Клэр увидела мать, одиноко сидевшую за столом в ожидании завтрака. Она была уже одета и с макияжем на лице. Это было хорошим знаком. Бывали дни, когда Мэри Кэтрин из-за депрессии даже не могла встать с постели.

— Ух как вкусно пахнет кофе, мама, — сказала Клэр, застегивая в ушах сережки.

— Доброе утро, милая. Ты хорошо спала?

— Да, — солгала Клэр. Наливая сливки в кофе, она посмотрела на мать и улыбнулась. Улыбка застыла на ее лице, когда Клэр взглянула на экран портативного телевизора, стоявшего на этажерке. Шла программа утренних новостей.

— Совсем ни к чему так кричать, — заметила Мэри Кэтрин. — Это так некрасиво. Женщина должна говорить мягко, спокойно.

Ариэль Уайлд, которая в этот момент была на экране, стояла в окружении репортеров, стремившихся запечатлеть и передать в эфир ее последние критические замечания в адрес властей — городских, окружных и в конечном итоге всего штата, которые до сих пор отказывали в ее просьбах разрешить вывоз тела мужа в Нэшвилл.

Клэр осторожно присела на стул напротив матери. Она с большим вниманием наблюдала за Мэри Кэтрин, чем за происходящим на телеэкране.

— Им следует как можно скорее разрешить миссис Уайлд похоронить мужа, — сказала Мэри Кэтрин, — но, как бы то ни было, трудно испытывать симпатию к таким неприятным людям.

— Почему ты считаешь этих людей неприятными, мама? Мэри Кэтрин изумленно взглянула на дочь:

— Как, Клэр, разве ты забыла те неприятности, которые причинил тебе этот священник, те ужасные вещи, которые он говорил? Он был отвратительным существом, и жена его, по всей видимости, ничуть не лучше.

У нее сегодня день просветления, подумала Клэр. Они случались редко, но в такие дни Мэри Кэтрин говорила очень осмысленно и полностью сознавала, что происходит вокруг. В такие минуты, когда взгляд ее был ясным, а голос звонким и уверенным, никто и заподозрить не мог, что она когда-либо бывает совсем другой. Глядя на нее сейчас, Клэр удивлялась, что же вызывало эти всплески здравомыслия среди бесконечной череды приступов тяжкого психического недуга. Вот уже десятилетия доктора безуспешно бились над диагностикой и лечением ее болезни.

— То, что говорил о тебе этот человек, так омерзительно, — продолжала Мэри Кэтрин, — Почему он не хотел заняться своим делом и оставить тебя в покое?

Горячность матери изумила Клэр.

— Мне уже больше не придется волноваться из-за него, мама. Блаженная улыбка появилась на лице Мэри Кэтрин.

— О да, я знаю. Он умер от трех огнестрельных ран. — Резко сменив тему разговора, она обратила внимание Клэр на тарелку с круассанами. — Попробуй, дорогая. Они просто восхитительны.