Капитаны - Goldy Circe

стул возле стола? — раздражённо бросает он через плечо, хмурясь. Однако кабинет продолжает звенеть тишиной: Катрина ничего не отвечает, что сердит его ещё больше — когда не надо она не умолкает.

Аккерман резким движением подцепляет узел, развязывает и раскрывает ткань, заглядывая внутрь. И вдруг замирает.

Тарелка. Глубокая тарелка, аккуратно закрытая полотенцем. Леви осторожно приподнимает покрывало: внутри ещё горячий рис, нарезанные овощи и даже поджаренные ломтики мяса, что нынче в дефиците — за него на рынке чуть ли не дерутся.

Она принесла ему ужин. Она приготовила ему ужин. А он сейчас взял и… додавил…

Леви чувствует, как в груди становится до противного пусто. Внутри что-то резко ухает, будто склянка, в которой Аккерман удерживал в узде все свои эмоции, бьётся, и боль разливается, въедаясь в каждый нерв. Чванливое чувство собственной важности, принципиальность… разве это имеет значение, когда родной человек делает отчаянную попытку извиниться.

Леви приподнимается, осторожно укладывает мешок на стол поверх бумаг, будто это древнее сокровище. Дыхание перехватывает от тягучего сожаления. Он оглядывается на Катрину, сидящую в дальнем углу на диване, терзаясь.

Кáта, чувствуя его взгляд, поднимает голову. Замешательство длится сущий миг, и она вдруг вскакивает:

— Леви, я подумала… — запальчиво начинает тараторить, будто гордость проглатывая. — Я подумала, если это действительно тебе важно, пусть сервиз стоит на первой полке. Это… это может даже и лучше. Пусть будет там. Просто я не ставила его на первую, чтобы беря со второй тарелки не задеть ненароком эти чашки. Они же такие… хрупкие. Тонкие. И ты их так любишь… Леви… прости, прости, пожалуйста! — Аккерман резко срывается с места, огибает стол, ещё она не успевает договорить: — Если чтобы не потерять тебя, мне надо смириться с расстановкой посуды на кухне — я пойду на это…

Он оказывается так близко к ней в одно мгновение. Кáта робко тянется ладонями, и прерывисто выдыхает, когда Леви касается ещё рук своими. Сжимает и подносит к лицу, зацеловывая.

Катрина маятно смеётся, улыбается, чувствуя себя бессильной перед бурей эмоций. Порочный круг ломается. Наконец-то ломается. И ничто больше не стоит меж ними. Аккерман заботливо оглаживает кожу запястий, а затем смотрит в зелёные глаза. И в этом взгляде разом читается столь многое: и сожаление о произошедшем, и плещущаяся неописуемая нежность, что Бишоп вдруг всхлипывает и, поджав дрожащие губы, заходится в плаче.

— Кáта… Прости меня, пожалуйста, — она подаётся ближе, прижимаясь к его груди. Леви заполошно касается ладонями её лица, стирая солёные дорожки. Её дрожь передаётся ему, усиливаясь во сто крат. Аккерман, будто в забытьи, целует её лоб, нос и щёки, только и делая, что бормоча извинения. Она, смеясь и плача, цепляется за его рубашку, чувствуя, как волнение переходит в головокружительное чувство. Катрина теряет равновесие, и Леви быстро подхватывает её, придерживая за талию. Осторожно помогает сесть на диван, взволнованно оглядывает. — Тише, тише, ты в порядке? Кáта, ты вся дрожишь, любовь моя…

Бишоп молча кивает, потому что теперь всё самое страшное кажется пройденным. Она снова льнёт к нему, утыкаясь в грудь, ближе к сердцу, быстро, рвано — словно в горячке очнувшись от кошмара. Леви нежно касается её в ответ, осторожно гладит плечи, целует в макушку.

— Знаешь, до сих пор не могу понять, как ты меня терпишь… — Аккерман сглатывает, вспоминая эти дни. Прикидывает, что если вести счёт в их маленькой игре — он явно побил все рекорды по отвратительному поведению. — Тц, веду себя порой, как идиот…

Кáта шмыгает носом:

— Не говори так…

Аккерман цокает, не соглашаясь; заботливо лезет в карман и достаёт чистый платок. Катрина перенимает ткань, отстранившись, вытирает заплаканное лицо. И всматривается в своего капитана. Её глаза блестят в сизом сумраке кабинета, так уязвимо, что у Леви перехватывает дыхание: она сбросила почти все доспехи, что сковала, пытаясь защититься от жизни, а он так с ней поступил.

— Из-за чего мы вообще поссорились? — хрипло шепчет.

Бишоп грустно улыбается на вопрос.

— Из-за сервиза…

— Разве? — она чуть вопросительно наклоняет голову. Аккерман осторожно касается её лица, скользя мозолистыми пальцами по коже. Видя её снова близко не может нарадоваться, рассматривая мелочи: родинка под правым глазом, мелкий рубец на щеке, тонкие брови и зелёные омуты. — Нас рассорила глупость. Мы оба заработались и не общались, как следует. Только работа-работа-работа. Я не знаю, как в тот день встал с постели…

— Ты был с дежурства, Леви. И наверняка не ложился спать…

— И вместо того, чтобы сказать тебе, как взрослый самодостаточный человек, что я вымотан, хочу упасть и не двигаться хотя бы пару часов, я взъелся на замечание про сервиз. Про обговоренное, заверенное место этого сервиза… А потом ещё тебя ребёнком назвал.

— Я ведь правда поступила, как ребёнок, — слабо парирует она. Леви цокает в ответ.

— Тц, нет, просто ты тоже устала… Дункан вас уже добрых три недели гонял, как зайцев с утра до ночи. А потом ещё давал бумаги. Кто угодно бы вымотался с такой нагрузкой…

— Не оправдывай.

— Я смотрю в корень проблемы. Озвучивая причину, я не пытаюсь оправдывать тебя, Кáта, или себя. Я хочу понять. — Она морщит нос и, шумно выдыхая, снова подаётся ближе, обнимая его. Леви сипло смеётся, мягко целуя её в висок. — Прости меня, пожалуйста…

— Извини, что тоже не сдержалась…

— Это будет нам уроком… — Аккерман крепче прижимает Катрину, ласково зарываясь пальцами во вьющиеся волосы, играясь с прядями. И впервые за эти дни, Леви чувствует, что он наконец-то счастлив. И лишь благодаря ей.

— Кáта? — тихо спрашивает капитан, осторожно мажа губами по её коже. Бишоп отзывается: распарено мычит в его плечо. На её губах играет блаженная улыбка. — У меня есть восхитительная идея… Мы напишем ультимативное заявление на пять дней отпускных. Экспедиция будет ещё не скоро, у Шадиса не будет причин ссылаться на абсолютный пункт отказа два-точка-один. А Эрвина я запугаю, если потребуется…

Катрина отстраняется и лукаво щурится; касается ладошкой руки Леви, переплетая их пальцы.

— Звучит хорошо… но иногда меня настораживает твое коварство…

— Что-то ещё тебя беспокоит? — мягко спрашивает Аккерман, нежно сжимая её руку. Сумрак кабинета сгущается, когда на столе догорает предпоследняя свеча. И Бишоп, к своему удивлению, в этой тьме раскрывает последние карты.

— Ты здесь… — выдыхает она. — Но ты никогда не со мной полностью… Будто ты ещё терзаешься: хочешь этого или нет… Я люблю тебя и не желаю требовать невозможного, Леви… Однако я не выдержу, если однажды ты просто меня оттолкнёшь. Без слов, без изъяснений. Мне хочется понимать наши отношения