Девять десятых судьбы - Вениамин Каверин

Галина попросила его сесть, он взялся рукой за спинку стула, но остался стоять.

- Вам сам Константин Сергеевич передал эту записку?

- Такого не знаю, - немного покраснев, отвечал солдат.

- Так кто же вам ее передал?

- Эту записку ктой-то... Ее что ли в штаб прислали. Меня товарищ Кривенко послал.

- А где он находится?

- Товарищ Кривенко стоит в Пулкове.

- Да нет, не Кривенко, а этот, от кого записка?

- Неизвестно, - немного извиняясь, сказал солдат, вытирая о шинель вспотевшие руки, - мы находимся в деревне Паюла, около Красного Села, а где он находится, ничего не могу сказать. Не знаю.

Папироса, крепко схваченная зубами, была выкурена до половины; хрупкий пепельный столбик подсыхал, шатался, но не падал.

- Так Кривенку в Пулкове искать?

- В Пулкове. Там и штаб. Там можно, конечно, узнать, только...

Он почесал голову.

- Туда всеки ехать опасно. Не то, что бои, а... а всеки путают там, то да се. Вам всеки туда ехать не годится.

Он неожиданно сунул Галине руку, надел фуражку и вышел.

Недокуренная папироса с разорванным мундштуком была брошена на пол. Минут десять Галина ходила туда и назад по комнате, потом позвала сестру.

- Маруся, я сейчас же еду.

Маленькая женщина в черном подняла на нее глаза.

- Куда?

- В Пулково, на фронт! Может-быть, что-нибудь еще удастся сделать.

--------------

Покамест сестра накладывала на заживающую рану свежую повязку, она мысленно составила себе план действий: сперва в Смольный, чтобы получить пропуск на фронт; должно быть, туда без пропуска нельзя проехать; потом в Пулково, в штаб, чтобы узнать, где находится Кривенко, оттуда на фронт, а там...

Она проговорила вслух.

- Не может же быть, чтобы уже...

- Что уже?

- Нет, ничего. Ты кончила? Вот что еще нужно сделать.

Она вытащила все папиросы и табак, который у нее был, и попросила сестру крепко увязать все это в газетную бумагу.

Та, молча, не спрашивая ни о чем, исполнила ее просьбу.

- Кажется все?

Она еще раз пересчитала все, что хотела взять с собою.

- Деньги, документы... Ах, да. Не забыть бы...

Она выдвинула ящик стола и достала маленький браунинг.

Обойма его была пуста; здоровой рукой она принялась вщелкивать в нее патроны, вынимая их из маленькой кубической коробочки.

- Теперь кажется все?

У потускневшего зеркала она надела свою черную меховую шапочку, простилась с сестрой, которая и не пыталась ее остановить, а только, не отрываясь, смотрела на нее сухими глазами, и пошла к двери.

Как раз в это время позвонили.

На пороге стоял маленький человек в длинной кавалерийской шинели. Он поднес руку к козырьку.

- Извините... Не могу ли я увидеть Бартошевскую, Галину Николаевну?

- Да, это я.

- Ах, это вы и есть!

Военный вошел в прихожую и еще раз щеголевато поклонился.

От него пахло вином; он помахивал тросточкой и заметно пошатывался.

- Позвольте представиться, - Главецкий. Вы, кажется, собрались уходить? - тотчас же продолжал он, - тогда...

- Пожалуйста, зайдите.

Главецкий протиснулся в двери, снял фуражку и, стараясь держаться прямо, прошел вслед за Галиной.

- Я, может-быть, поступаю в данном случае нахально, - сказал он, внезапно оборотившись к Галине и начиная гримасничать, - нахально! Но с благородным намерением!

Он сел и зажал между колен свою тросточку.

- Видите ли, в чем дело! Я имел, так сказать, удовольствие вас несколько раз встретить, и мне запала в голову одна в высшей степени оригинальная мысль.

Он заметил, что Галина усмехнулась, немного отвернувшись в сторону, понял, что она смеется над ним, но не только не обиделся, а как-будто даже обрадовался этому.

- Оригинальнейшая мысль, - повторил он с удовольствием. - Мысль эта заключается в том, что у каждого человека есть своя судьба, так сказать, своя автобиография, написанная в то же время за этого человека и, может-быть, даже до его рождения. Книга судеб! Это и есть так называемое "куррикулюм вите".

Галина сухо остановила его.

- Извините... Я тороплюсь. Может-быть, вы ускорите...

- "Куррикулюм вите", - повторил он, не обращая ни малейшего внимания на то, что сказала ему Галина. - Так вот есть такие люди, у которых эта самая судьба выходит на все сто процентов. Я сам встречал в начале войны некоего поручика Сапонько, - вот у этого человека, например, были все сто процентов, так сказать, все десять десятых. Наоборот, у той личности, о которой я хотел бы с вами поговорить и даже предупредить вас кое о чем, имеется на этот счет некоторый изъян, так сказать, только девять десятых! Одна же десятая и, может-быть, самая счастливая утеряна безвозвратно!

- Прошу вас прямо сказать, что вам угодно и о ком вы хотите говорить.

- Ради бога, прошу вас, извиняюсь, - вдруг пробормотал Главецкий, как-будто только теперь догадываясь, что его, быть-может, и слушать не хотят, - извиняюсь, я вас, кажется, задерживаю. Видите ли, я просто хотел спросить у вас, знаком ли вам некий Шахов, Константин Сергеевич Шахов?

- Да, знаком.

Галина слегка пригнулась к нему, он это тотчас же заметил.

- А биография его вам известна?

- Да... То-есть, я не могу поручиться за то, что мне известен каждый день его жизни... А в чем дело?

- Ну, зачем же каждый день? Тут дело, как я вам только-что объяснил, не в днях... А вы знаете, где он служил в бытность свою на фронте?

- Что вы хотите этим сказать?

- Ничего. Решительно ничего. Он служил в 176 отдельном саперном баталионе.

- Да, это я знаю. Ну и что же?

- Ничего! - Главецкий убедительно взмахнул рукой. - Я его, знаете ли, встречал на фронте.

- Где вы его встречали?

- Да на фронте... слу... случайно...

Он искоса посмотрел на Галину.

- Изъян в прошлом, - сказал он вдруг торопливо, - сейчас еще ничего не могу сказать, но... крупнейший недочет в "куррикулюм вите".

- Какой недочет?

- Не знаю... Ничего не знаю. Я, знаете ли, встречал его на фронте. Очень, очень... - пробормотал он невнятно.

- Я прошу вас рассказать, что вы знаете о Шахове. Когда это было на фронте? Что он сделал?

Главецкий встал и, уже не заботясь больше о том, чтобы итти прямо, направился к двери.

- Говорю, вам, что я не знаю, - повторил он грубо, - а если бы и знал, так... Неужели вы думаете, что я так бы все это вам и выложил?

- Подождите! Так зачем же вы приходили?

Главецкий тотчас же возвратился.

- Исключительно для того, - сказал он, пьяно растягивая слова, - чтобы предупредить вас и, так сказать, облегчить сердце. Очень возможно, что я места себе из-за этого не находил! Прапорщик инженерных войск Шахов, ого! А я вам советую посмотреть в его "куррикулюм вите".

- Вы просто хотите очернить человека из каких-то грязных соображений!

- Очернить? Кого очернить? А вы его спросите насчет...

Он прищурил глаз и с пьяным удовольствием посмотрел на Галину.

- Вообще, насчет его жизни. Может, он вам расскажет?

- Вы пьяны! Прошу вас сейчас же уйти и больше не являться ко мне с подобными разговорами.

- Я уйду, - тотчас же согласился Главецкий, - я к вам не для того пришел, чтобы, скажем, хапнуть. Исключительно для вашей же пользы... Очень, очень... - снова пробормотал он и, покачиваясь, вышел в прихожую.

Поздно вечером, получив наконец пропуск до Пулкова и ожидая поезд на перроне Царскосельского вокзала, Галина вспомнила о своем странном посетителе и еще раз перебрала в памяти весь свой разговор с ним.

"Как он сказал? Девять десятых... девять десятых судьбы... Одна десятая и, быть-может, самая счастливая, потеряна безвозвратно...".

В ночь на первое ноября Гатчинский дворец напоминал тонущий корабль.

Офицеры сбились в одну комнату, спали на полу, не раздеваясь, казаки, не расставаясь с ружьями, лежали в коридорах. И так же, как команда пущенного ко дну корабля не доверяет больше своим командирам, казаки третьего конного корпуса больше не верили офицерам. У офицерских комнат давно уже стоял открытый караул, назначенный казачьими комитетами.

- "Довольно мы ходили на Петроград... довольно мы по своим стреляли".

Корабль тонул и те, кто руководил им, все чаще задумывались о том, какою ценою они, в случае крушения, могли бы купить свою жизнь.

У них оставалось немного времени, чтобы решить этот сложный вопрос, вода проникла в трюм и команда уже перебралась на верхнюю палубу; а прежде чем самим потонуть, команда этого корабля в любую минуту была готова потопить виновников крушения.

Накануне вечером представители казачьих комитетов переехали через линию фронта и отправились в Царское Село, чтобы предложить революционным войскам перемирие. Это перемирие было концом первой кампании гражданской войны.

Корабль тонул, - а крысы бегут с тонущего корабля! Эти крысы бросаются вплавь и тонут и доплывают до берега.