Дневник добровольца - Дмитрий Артис

Правило трёх «нет» мешает высказываться о том, что происходит на нашем участке фронта. Нет, нет, нет. Жарко.

Сава сместил на кухне Рутула. Хитрый ингуш. Рутула перевели к нам. В команду пенсионеров, как пошутил Давинчи.

9 августа, после обеда

Чем сложнее ситуация на нашем участке фронта, тем проще темы, о которых пишу. Мои записи тянут на триумф беззаботности и отвлечённости от войны. Но это кажущееся. В действительности я наполнен войной до краёв. Она опустошает меня. Хочет свалить, чтобы я безропотным агнцем пал на алтарь и сложил ручки. Меня просто так не возьмёшь. Ещё повоюю.

Сава приготовил в очередной раз отличное первое. На второе в очередной раз подал свалявшуюся гречку, которую никто не ест.

На обеде видел неунывающего дагестанца Костека. Жизнерадостные метр пятьдесят роста. На первой учебной базе он каждый день бегал по плацу в полном одиночестве. Над ним посмеивались. Сейчас он имеет право посмеяться над нами. Никому не хватает быстрых ног и крепкой дыхалки.

Костек отметил, что я сильно похудел. Видел бы он меня осенью прошлого года. Восемьдесят пять кило живого веса. В нынешние дни не больше шестидесяти пяти. Если на первом круге я скинул двенадцать кило, то за месяц второго к ним добавилось ещё столько же.

Костек, видимо, чтобы подбодрить меня, решил добавить к своей реплике то, что я в результате помолодел. Сам это чувствую. Глянул на себя в зеркало. Несмотря на впавшие щёки, морщины на лице разгладились. Лет пятнадцать минус. Вместе с ненужными килограммами. Добавилось бы вместо всего этого добра здоровье, я бы меньше переживал.

10 августа, раннее утро

У нас есть свой Ленин и свой Сталин. Парни с такими позывными. На первой учебной базе кто-то хотел назваться Путиным, но тамошние командиры позывной не одобрили.

Ленин и Сталин не похожи на своих прототипов. Если постараться, то можно, конечно, найти близкие, еле улавливаемые черты во внешности или свойстве характера. Если очень и очень постараться.

Ленин небольшого росточка. Худощавый, но жилистый. Движения быстрые. Глаз с надменной хитрецой. С удивлением смотрел на него, когда грузили тяжёлые снаряды. Ленин с лёгкостью поднимал их. Ни от каких работ не отлынивает. На Дракона пошёл в первых рядах. Обязателен, собран. Красноречия не хватает. Этим проигрывает реальному Ленину.

В первый день, когда только приехали на основную базу, Фома-два забыл свой автомат на летней кухне. Ленин так распереживался, что потом часа два чуть ли не слёзно просил боевого товарища лучше относиться к своему оружию: «Ну пожалуйста, не делай так больше, ну пожалуйста…»

Реальный Ленин блеснул бы ораторским искусством и выдал бы хорошо отточенную речь, услышав которую Фома-два никогда бы не выпустил из рук оружие. Он бы в обнимку с автоматом в баню бегал.

Сава жалуется на Сталина, что тот ходит и твердит одно и то же: «Надо на штурм, надо на штурм…» Сава не хочет на штурм. Они у нас по большей части без огневой поддержки и слишком сильно напоминают мясные. Да и пользы от них мало.

Берём опорник и по нему начинают работать вражеские миномёты. Поэтому приходится оставлять забранные позиции, чтобы сохранить жизни. Закрепиться без больших потерь невозможно. У нациков свои опорники пристреляны. Даже если в одиночку зайдёшь и там будет с дюжину хохлов, то лучше не задерживаться. Нацикам всё равно, что в опорниках ещё есть немного своих. Они за одного русского с десяток хохлов могут положить. Известно ведь, до кого последнего воюем.

Хохлы закончатся, будем воевать до последнего поляка. Потом до последнего финна. А там, глядишь, страны Балтии подтянутся, и будем воевать до последнего прибалта. Война долгая. Дураков, которых бессовестный Запад гонит под русскую мясорубку, много.

Сава жалуется, Сталин не унимается. Реальный Сталин меньше бы уговаривал, а создал бы условия (политинтриги, кадровые перестановки, идеология) в подразделении, при которых сложно было бы не пойти на штурм.

Сталин среднего роста, взгляд цепкий. Собираемся в промзону. Я повесил за спину небольшой кожаный рюкзак, в который помещается бутылка воды и пара сникерсов. Специально брал с собой на войну. Для штурмов удобный. Не мешает. Сталин увидел рюкзак и тут же по-своему оценил: «Хорошая мародёрка!»

Мародёрками называют рюкзаки для мелких трофеев. Первый и единственный трофей, который решился прихватить с собой, — это книга стихотворений Блока. Больше я ни к чему в силу характера (не мной положено, не мной будет взято) никогда не притрагивался.

10 августа, три часа дня

Не выхожу из своего укромного убежища. Весь день. Флигель, как его называю, становится родным. Рассмотрел каждую трещинку на стене, каждую паутинку в углу, каждое пятнышко на потолке, оставленное просочившимся сквозь крышу дождём. Рацию выключил, чтобы суета военной жизни не проникала в моё жилище. Если вдруг понадоблюсь, придут за мной. Иногда включаю радио. Слушаю, как по новостям наши доблестные берут один за другим опорники, вздыхаю. Выключаю и снова рассматриваю узоры жизни на стенах флигеля. Пытаюсь расслабиться. Не получается. Напряжение не спадает. Может, к лучшему. Расслабишься — и потом трудно будет собраться.

10 августа, вечер

На общем построении попросили замазать или стереть надписи на стенах в домах, если таковые оставляли. Ну вроде таких: «Здесь был Вася, число, месяц, год».

Уделили особое внимание позывным. Ни в коем случае нигде. Понятия не имею, зачем такая предосторожность. Ладно, если чисто из порядочности, дескать, не надо гадить там, где живёте. Так ведь и не гадим. Везде порядок. Не для этого. Сделали акцент на позывных.

Я веду дневник в двух форматах. Закидываю в телегу и оставляю в облаке. Но пока Сети нет, записи лежат в телефоне. Никуда не уходят. До конца срока службы (Боже милостивый, на тебя уповаю), если ничего такого необычного не случится, то выставлять на всеобщее обозрение не планирую.

Во-первых, из чувства безопасности. Не только личной. Нашего подразделения в том числе. В записях может проскочить то, чего нельзя знать неприятелю. Пусть я стараюсь не писать лишнего, но лучше перебдеть. Во-вторых, Сети всё равно нет. И вряд ли она случится. В-третьих… в-третьих, я пишу исключительно для себя. Это моя терапия. Мне так легче переносить «тяготы и лишения». Поэтому вообще не вижу смысла давать кому-то читать.