О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

он казался темным, словно там всегда был вечер, в любое время суток. Мебель сливалась со стенами, и создавалось ощущение, будто потертые диваны и стулья были призрачными объектами, бестелесными, как тайны, что крылись в темных углах этого удивительного дома.

Единственной светлой комнатой в доме была библиотека, где книги стояли на полках и стопками лежали на полу, грозясь обрушиться в любой момент. Книги казались живыми, как черепахи с квадратными спинками и невидимыми лапами. Когда мы приходили в гости к аму Саиду, всякий раз наставал момент, когда тот улыбался из-под окладистой бороды – а улыбался он редко, – и посылал меня в библиотеку с заданием принести ему определенную книгу с определенной полки. Думаю, именно из-за Саида я всегда представляла волшебные замки из сказок не лучезарными сооружениями, а сумрачными руинами, чьи темные углы хранят тайны, и именно это делает их такими великолепными.

Аму Саид

Сам аму Саид отлично годился на роль мага, загадывающего загадки, которые мне очень хотелось разгадать. Он был высоким и стройным, с необычайно длинным, вытянутым, словно резиновым, телом. Лицо его было очень живым, при этом ни добрым, ни холодным; из-под очков в роговой оправе выглядывали большие карие глаза, взгляд которых был будто вечно прикован к неизвестной и невидимой точке на горизонте. Поскольку он редко смотрел людям в глаза, меня всегда поражало, насколько он внимателен.

Аму Саид был старше моего отца лет на двадцать. Будучи еще юношей, он застал Конституционную революцию, урезавшую власть абсолютистской монархии и ортодоксального духовенства; на его глазах офицер Персидской казачьей дивизии, впоследствии ставший Реза-шахом Пехлеви, сверг династию Каджаров. Реза-шах поставил себе цель создать гармоничное национальное государство, добиться централизации власти с помощью сети железных дорог и реформировать армию. Иран совершил скачок вперед, но избавиться от старого абсолютизма так и не удалось; тот возродился, приняв форму современной политической диктатуры, которая постоянно подрывала деятельность собственноручно учрежденных институтов – парламента и системы правосудия.

В 1921 году аму Саид и несколько его коллег-писателей и интеллектуалов основали Иран-э Джаван (клуб «Молодой Иран») – объединение, чьей целью было установление в Иране демократии. Группа призывала к отмене юридических и судебных привилегий для иностранцев, строительству железных дорог в разных частях страны, запрету опиума, бесплатному обязательному образованию, ослаблению ограничений для молодых иранцев, желающих учиться за границей, строительству музеев, библиотек и театров, эмансипации женщин и так называемому «принятию прогрессивных аспектов западной цивилизации». Наконец, участники требовали установления светского государства и отделения гражданского законодательства от религиозного. Следующее поколение иранцев – ровесники моих родителей – тоже состояло в клубе «Молодой Иран», но теперь тот был уже не активным культурным и политическим сообществом, а просто модным клубом, где люди общались и играли в карты. Вот как все изменилось за двадцать лет.

В нашей семье аму Саид был постоянным камнем преткновения. Он обрел скандальную славу, опубликовав «роман с ключом» «На полпути к раю», в котором разоблачал упадничество и политическую некомпетентность иранской элиты и ее подозрительную преданность западным державам, особенно вездесущим британцам. Известные иранцы, состоящие в масонском ордене, изображались в романе агентами британского правительства. После выхода книги у Саида ухудшились отношения с братом, министром финансов, чьих друзей он раскритиковал в романе (некоторых совершенно незаслуженно). Его взгляды по этому вопросу были зачастую утрированными и граничили с паранойей.

Аму Саид был невозможным в общении человеком. Родственники гордились его литературной репутацией, но злились из-за его нападок на их друзей и коллег. Позже его вынудили восхвалять шаха и отказаться от критики, чтобы иметь возможность продолжить свою литературную карьеру и зарабатывать на жизнь. Несмотря на это и постоянные, годами продолжающиеся финансовые тяготы (что привело к конфликтам в семье и проблемам в браке), об аму Саиде в нашей семье отзывались с таким благоговением и почтением, что его образ жизни казался мне достойной альтернативой богатству и власти, которых мои родители и жаждали, и стыдились. Ни его финансовые, ни личные, ни политические неурядицы не помешали сформироваться образу мага: именно таким я его всегда воспринимала.

Тем вечером, когда мы пришли его навестить, аму Саид повернулся ко мне и, не глядя в глаза, произнес: «Возможно, ты этого не знаешь, но меня послали учиться в Европу, когда это было доступно немногим. Мир – наш мир здесь, в Иране, – тогда был куда более замкнутым. Мы тянулись к знаниям. Надеюсь, ты не будешь принимать как должное то, что у тебя есть». Не дожидаясь моего ответа, он добавил: «Теперь ты будешь совсем одна. Уже думала, кем хочешь стать?»

У меня с языка чуть не сорвалось «хочу быть как вы», но это прозвучало бы слишком подобострастно, и я ответила, что не знаю. «Должна же у тебя быть ролевая модель», – сказал он. Я прошептала, что у меня ее нет. И не успела выговорить это – даже раньше, чем произнесла слова, – поняла, что навлекла на себя неприятности. «Но должен же быть кто-то, кем ты восхищаешься, кто-то, на кого хочешь быть похожей?» – спросил он. «На Рудабе», – выпалила я наконец, вспомнив свою любимую героиню «Шахнаме».

«Так-так, значит, не Ростем, а Рудабе. Неплохой выбор, – заметил он. – Странно, что ты о ней вспомнила. Иди в библиотеку», – и он велел принести определенную книгу с определенной полки. «Это мой прощальный подарок, – он вручил мне книгу. – Когда-нибудь ты прочтешь эту книгу и, возможно, поблагодаришь меня за это. Я дарю ее тебе, потому что ты восхищаешься Рудабе». Это оказалась поэма «Вис и Рамин» Фахраддина Гургани, жившего примерно в одно время с Фирдоуси.

Тем вечером, возвращаясь к машине по узкому извилистому переулку, по которому тек пересохший ручей, я чувствовала недовольство матери. Надо было сказать, что она – моя ролевая модель. Она никогда не умела отличать важное от тривиального. В машине она сидела молча, и я тоже, потому что знала, что она злилась, и знала, что из-за меня. Отец, как обычно, попытался всех помирить и разрядить напряжение.

«Между прочим, – назидательным тоном проговорил он, – когда аму Саид был маленьким, в нашей стране не было даже нормальных школ. Детей из привилегированных классов учили дома или в мектебе – маленькой комнате, куда набивались ученики всех возрастов и с раннего утра до вечера обучались под началом священника самого низкого ранга. Аму Саид одним из первых пошел в современную школу. Его отец, личный врач короля, одним из первых основал такую школу в Иране». Ни мать, ни я не ответили, но отец спокойно продолжал, решив, будто мы слушаем: «Твоя