Поле битвы (сборник) - Виктор Дьяков

Как обычно представляют высокомерных много о себе мнящих «столичных штучек» женского рода? Иной раз по внешнему виду и не определишь, кто она, жена «нового русского», его любовница, или всего лишь какая-нибудь мелкая чиновница, актриса второго состава третьестепенного театра, считающая каждую копейку. Независимо от социального и имущественного положения они умеют держаться, носить даже недорогую одежду по-королевски. Эта всё-таки, скорее всего, являлась женой небедного человека. Именно женой, потому, что всевозможные «бизнесвумен» обычно чрезмерно, по-плебейски деловиты – королевы такими не бывают. Эта же покупательница смотрелась воплощением спокойствия и неспешности. Проходя своей «качающейся» походкой вдоль торговых рядов, она демонстрировала полное пренебрежение призывам торговцев-джигитов, не удостаивая их даже мимолётными взглядами, в то время как те буквально всю обшаривали её жадными, горящими глазами. Смотреть действительно было на что. Лет тридцати – тридцати пяти, выше среднего роста, в солнечных очках, не слишком полная, а что называется в меру упитанная, с открытыми плечами, спиной… Загар, золотисто-коричневый насыщенный, вот что в первую очередь притягивало к ней глаза. Загар по всему не дешёвый, турецкий, или египетский, то был явно дорогой загар, французской Ривьеры, пляжей Флориды или Багам. Впрочем, загар смотрелся не только сам по себе, его удачно оттенял лёгкий белоснежный костюм женщины, подобие кофточки и короткая расклешённая юбка, такая же белая шёлковая косынка и белые босоножки на модном каблуке. Казалось, что женщина оделась несколько не по возрасту, но при этом она настолько естественно, непринуждённо держалась, настолько шёл ей этот «молодёжный» наряд. Правда украшения – довольно большие массивные серьги, крестик на золотой цепочке, кольца и перстни на пальцах обоих рук, буквально «горящие» под солнечными лучами, всё это говорила, что она не девушка, а дама, и дама весьма состоятельная. О том же свидетельствовали большой кошель и футляр с мобильником, помещающиеся на специальном поясе, единственной тёмной полоске в окружении белой материи, золотых украшений, золотистого тела.

И вновь Аня не могла не позавидовать. Нет, она завидовала не красоте вальяжной покупательницы, а тому, что ей, по всей видимости, не так уж жарко, ведь она одета соответственно погоде, что она выспалась, не спеша поела, и вот сейчас в своё удовольствие пришла на рынок, что не парится как она целыми днями в пропотевших кофте и юбке. А зимой… это ещё более ужасно, что приходилось переносить Ане и прочим торговцам зимой, сколько здоровья уносило это каждодневное стояние за прилавком. Конечно, более всего Аня завидовала москвичкам за то, что они могли не зависеть от хозяев-кавказцев, не боятся их, смотреть на них, как вот эта покупательница, как на вошь. Так же, как те сами смотрели на всех работающих у них наёмных торговок. На московских рынках кавказцы часто унижали своих рабынь изощрённо, в открытую, как наверное все жители колоний в мечтах хотели унижать женщин наций их колонизующих. Кавказцам повезло больше чем африканским неграм, индийцам, арабам, они в отличие от тех получили эту вожделенную возможность, унижать белых женщин. Грубо брать за руки, плечи, резко разворачивать лицом к себе, фамильярно-высокомерно хлопать по заду – такое часто можно было видеть на продовольственных рынках как Москвы, так и других российских городов. Ну, и конечно спать с женщинами другой нации, даже если она этого и не хочет. Они это делали с удовольствием, ведь это считалось унижением той нации и, наоборот, возвеличивание своей. На Кавказе всегда специфически оценивали всё и вся, не совсем так, как на планета Земля. И в соответствии с этой оценкой им уже приелось унижать хохлушек, ибо те, ввиду относительно лёгкой возможности такового, упали в «цене», не считались полноценными «белыми» женщинами. А им очень хотелось именно полноценных, русских. Увы, таковые к ним в «сферу» попадали не так уж часто, особенно москвички.

Аня за годы работы на московских рынках хорошо узнала торговцев с Кавказа, она их не только ненавидела, кое-какие качества джигитов не могли не вызывать восхищения. Восхищала их способность умело организовывать торговлю, нигде не учась науке маркетинга, они интуитивно чувствовали и почти всегда угадывали, когда и какой товар будет пользоваться спросом там-то и тогда-то. Благодаря этому, ну и, конечно, помощи своих земляков из уголовного мира, они без особого шума и суеты, последовательно подмяли под себя все без исключения продовольственные рынки Москвы… и почти всей России. Ну, а унижать они любили и умели. О с какой бы радостью эти джигиты все скопом сейчас бы накинулись на эту неспешно прогуливающуюся гордячку, сорвали бы с неё эту тоненькую кофтёнку, через которую круто проступают большие груди, эту юбчонку, разложили бы на прилавке это роскошное, холёное тело и, обязательно предварительно сорвав, затоптав крестик, все, начиная от взрослых и кончая подростками по очереди, по старшинству, они ведь очень уважают старших… своих старших. О, с каким бы удовольствием они бы опустили престиж столь ненавистного им народа, и подняли свой. Но, увы, здесь не Баку, не Махачкала, даже не Нальчик, и не Майкоп, не могут этого позволить здесь себе джигиты, только и остаётся зубами скрипеть, потом обливаться, да поправлять топорщащиеся спереди штаны.

Ну, так вы ответите мне, почём ваша картошка? – с налётом повелительного нетерпения переспросила женщина.

– Пятнадцать рублей, липецкая, – наконец смогла ответить Аня, одновременно убирая со лба потную прядь.

Женщина неторопливым жестом сняла очки, зацепила их дужкой за кармашек на кофточке, и из своей небольшой, такой же белой, как и одежда, сумочки достала целлофановый пакет. Она купила два килограмма молодой картошки, причём отбирала, бракуя едва не каждую вторую…

– Вот, пожалуйста, черничка, прямо из лесу, сам собирал, для поддержания зрения лучшее средство, – вскочил со своего ящика дачник, обращаясь к отходящей от Ани покупательнице.

– Она у вас откуда, – покупательница остановилась возле соседа Ани.

– С Шатуры, экологически самый чистый район Подмосковья, с готовностью ответил дачник.

– А по радио передавали, что вся черника в Москву завезена из областей, где осело чернобыльское облако, – лукаво улыбаясь, подначила разборчивая покупательница.

– Да что вы… я могу сертификат проверки предъявить, двадцать шесть рублей за него заплатил! – защищал свой товар дачник.

– Нет уж, спасибо, я на зрение пока не жалуюсь, – женщина так же неспешно, скользя глазами по прилавку, прошла в сторону Зары.

По её рассеянному взгляду нетрудно было догадаться, что зелень она покупать не собиралась, не смотрела она и на Зару, видимо демонстративно, как и на всех прочих торгующих на рынке кавказцев.

– Пэтрушка… укроп, – негромко, на всякий случай процедила сквозь зубы Зара, когда покупательница поравнялась с ней.

Зара ненавидела всех «белых» женщин. Ненавидела за то, что те могут многое, что не может она, одеваться во что хотят, смеяться когда хотят, разговаривать громко, не боясь окрика, за то что при желании могут «пилить» своих мужчин, ругать, а некоторые даже бить, не опасаясь быть избитыми в ответ. Она, как и все воспитанные в строгости мусульманские женщины всего этого не могла, не имела права. Видя множество нищих «гяурок», она считала их нищету справедливым наказанием за ту вольность, свободу. Так же она воспринимала, унижения, которым подвергались работавшие у них и других кавказцев украинки. Правда, вместе с тем она считала, что её правоверные сыновья оскверняются об их нечестивые тела. Она привыкла видеть их бедных и бесправных… Но стоящая сейчас перед ней явно не была, ни униженной, ни бедной, ни больной, к тому же так бессовестно оголилась. Женщина должна стыдиться, закрывать свое тело и даже по возможности лицо. Так её воспитывали с детства, воспитывали даже в годы её молодости, когда мусульман в безбожном СССР пытались воспитывать в духе веры в Партию, а не в Аллаха. Аллах наказал тех воспитателей, лишив их разума и воли, отнял у них власть над людьми. Так почему же он не накажет эту бесстыжую, не накажет всех других, кто приходит на рынок с голыми руками, ногами, спинами, животами, бессовестно соблазняя мужчин, почему не накажет, так же как всех этих хохлушек, как эту проклятую Аньку, чтобы и у этой не было ни денег, ни мужа, чтобы и она не трясла здесь своим кормленым телом, а была вынуждена так же как все эти твари вымаливать кусок хлеба, чтобы и она пахла не духами, а потом!?

Аня успела настолько хорошо узнать Зару, что легко разгадала те мысли, таящиеся в глубине её бездонных тёмных как южная ночь глаз, читающиеся по нервному изменению рисунка морщин и складок рано состарившегося лица.

Женщина остановилась, теребя висящие на её грудном кармашке очки. Они секунд десять смотрели друг другу в глаза.

– Почём петрушка!? – женщина не отводя глаз, спросила неожиданно резко.