Душа-потемки - Татьяна Степанова

Катя слушала не перебивая.

– В то утро мы с Елистратовым внутрь так и не попали, но потом по нашему пятнадцатому отделению столько слухов ходило… Ножевые раны имелись только у продавщицы мороженого, ее нашли на третьем этаже возле лестницы, лишь она одна пыталась бежать. Две другие, видно, не успели, настолько быстро было совершено нападение. Их задушили. Уборщицу обнаружили в отделе «Тысяча мелочей» на четвертом. А заведующую…

Пауза.

– А заведующую где нашли? – спросила Катя.

– В отделе постельного белья. Только он тогда располагался не там… На втором этаже, но слева, где сейчас у них отдел одежды. Она лежала на кровати. Тогда тоже в отделе поставили новомодную по тем временам кровать, ну как витрину. И она лежала в кровати. И весь рот ее от уха до уха, как рассказывали потом наши в отделении, был измазан алой помадой. Этой чертовой помадой… Ножа тогда на месте не нашли и того, чем он… чем он их душил, – скорее всего, это был галстук… эти галстуки потом в галантерейном отделе замучились пересчитывать по накладным – тоже не нашли. Убийцу тогда так и не поймали… Следствие началось, но все сразу максимально постарались притушить – тогда же Олимпиада шла в Москве в восьмидесятом, и та ночь после похорон Высоцкого… Они тогда волнений, демонстраций протеста боялись… Акций гражданского неповиновения, как нам на политзанятиях объясняли… А тут такое ЧП – тройное убийство в публичном месте в центре города… Маньяк…

– Маньяк? Значит, тогда посчитали, что он там, в универмаге, все сделал один? Один человек? Может, банда? Грабители?

– Кассы универмага не вскрыли. А ведь инкассация еще не приехала за выручкой, понимаешь? Там денег было полно, и их не тронули. Там все указывало на то, что он был один. Последовательность действий хорошо просматривалась. Смерть жертв наступила с разным интервалом. Прикончил одну, потом другую, затем третью. И все тихо – никто в окрестных домах не слышал ни криков, ни зова на помощь, ничего. И на пульт охраны сигнал не поступил.

– Но если здание уже было на охране, что они там делали, все эти женщины – продавщица мороженого, заведующая и уборщица?

– Заведующая ждала инкассаторов, уборщица убиралась, она сутки – трое работала, так что обычно задерживалась допоздна. И то, что они находились в здании, поставленном на пульт, в этом как раз ничего необычного не было. В универмаге ждали инкассаторов.

– А продавщица мороженого?

– Говорили, что она ждала свою подругу – уборщицу. Та порой оставалась у нее ночевать в Москве, так как сама жила где-то далеко, ездила электричкой. Но это не совсем точно, может, имелись и какие-то другие причины того, что она решила задержаться.

Гущин достал сигарету и закурил.

– И там тогда все тоже было закрыто – все здание под сигнализацией. И никаких сработок, понимаешь? В течение всей ночи. Ладно, попасть он туда мог, когда еще универмаг работал, был открыт для покупателей. Зашел и где-то спрятался. Ждал. Но выйти потом оттуда! Как он вышел? Там тогда все так же обыскали, как и сейчас, – все этажи, подвал.

Катя молча ждала.

– И вот через тридцать лет… Снова… Понимаешь, такого не бывает. Это просто невозможно через тридцать лет.

– А если предположить, что он сидел, отбывал срок? За какое-то другое преступление, убийство, – Катя всеми силами хотела помочь сейчас Гущину. – Двадцать пять лет отсидел, а? Вышел и опять начал…

– Тридцать лет прошло.

– Я забыла фамилию, какой-то сейчас сидит за серию убийств – и тоже у него двадцать пять, срок к концу подходит. Утверждает, что как только освободится, снова начнет.

– Ты видела, во что в наших тюрьмах превращаются те, кто отсидел такой срок? Кто полностью оттрубил до звонка.

– Нет, но…

– А я видел, я знаю. Можно говорить что угодно. Делать – это совсем другое. Силы нужны и здоровье.

– А если он не сидел? Его же не поймали тогда. Жил себе спокойно… И вот опять решился. Предположим, тогда ему было лет тридцать, сейчас шестьдесят… Или это, по-вашему, слишком уж большой временной разрыв?

Гущин не ответил.

– Федор Матвеевич, это не все? Вы не все мне рассказали, да?

Пауза.

– Что там еще было? Ведь что-то было, да? – Катя заглянула ему в глаза.

– На третий день… конец июля уже наступил… Мы с Елистратовым в обеденный перерыв пошли туда. Универмаг уже работал в обычном режиме. Всему персоналу велели язык прикусить намертво. Директрису, говорят, в горком вызвали по этому поводу. Чтобы никаких пересудов, никаких слухов по городу, чтобы дальше не пошло. В общем, все было как обычно… Только я лицо кассирши не забуду. День, полно народу, толчея – не то что сейчас. Прилавки штурмуют… А кассирша… Она постоянно оглядывалась… И у других, у продавщиц, лица тоже были такие бледные… Мы с Елистратовым… молодые ж… любопытство нас мучило, хотелось взглянуть, хотя мы и знали, что там уже все вычистили, отмыли, убрали… Мы поднялись на второй этаж. Там было потише. Все старались попасть на пятый – в обувном что-то давали. Очередь выстраивалась. А в отделе постельного белья… Они тогда сразу убрали эту чертову кровать оттуда… И рядом в отделе женской одежды – никого не было, ни одного покупателя, потому что такой ширпотреб болтался на вешалках, а все тогда давились в очередях за импортным товаром. Но мы с Елистратовым зашли именно туда. Мы знали, что там все осмотрели, обыскали до нас. Просто мы… я же говорю – любопытство зашкаливало, как у тебя вот сейчас. И там тоже имелись примерочные – сбоку, в глубине зала. И я отодвинул черную шторку… просто так и…

– И что?

– На зеркале я увидел эту надпись. И Лешка Елистратов ее тоже увидел. Красной губной помадой, криво, через все стекло: «Я здесь. Я вернусь».

Конец июля восьмидесятого года… Катя попыталась представить себе, каким Гущин – лысый, грузный, мудрый – был тогда, и не смогла.

– Понимаешь, Екатерина, эти слова… эта надпись появилась потом, через три дня после убийства. Мы сразу же позвонили в отделение милиции. Приехала бригада. Универмаг снова закрыли – на технический перерыв. Он тогда уже вернулся, понимаешь? После всего – он явился и оставил это свое чертово послание, словно насмехаясь. И когда я услышал от Елистратова о том, что в универмаге женщину задушили и рот ее весь… Понимаешь, через три дня вернуться можно. Через тридцать лет – в это почти невозможно поверить. Таких случаев еще не было в уголовной практике, чтобы ОНИ возвращались через тридцать лет.

Глава 22

ОДНО МАЛЕНЬКОЕ «НО»…

Собственно говоря, Катя искренне считала, что полковник Гущин ошибается. Дома, ночью, сидя на постели при свете ночника, она снова и снова прокручивала их разговор в баре.

Отчего это он решил, что они… что он не может вернуться через тридцать лет? Серийный убийца… А кто знает, что творится в мозгах серийного убийцы? И даже сраженный болезнями, возрастом, лишенный прежней силы, на что он способен?

Катя встала и открыла балкон. Родная Фрунзенская набережная, окна ее квартиры как раз на реку, вот повезло-то, и воздух тут…

Нет, все равно душно. И это пиво еще, которого она так и не выпила там, в баре, ни глотка.

Что-то ее беспокоит…

Она закрыла балконную дверь.

Потом снова открыла и оставила распахнутой настежь.

Эта чертова дверь…

И двери универмага…

И лицо Гущина, когда он рассказывал про надпись на зеркале.

Подумаешь, они часто оставляют послания.

Как будто это первый случай в уголовной практике…

Нет, есть что-то еще…

Все ничего, все вполне объяснимо, если бы не одно маленькое «но»…

Показания патрульных вневедомственной охраны. Тот странный разговор в кабинете майора Бурлакова. И старуха-свидетельница… Сорокина.

«Знаете, с этим нашим мосторгом связана одна история…»

Только не надо никаких историй!

«Они все очень быстро уходят вечером, и никто не задерживается там. Никто никогда не задерживается ни на минуту лишнюю».

«И что я читаю в этой вашей бумаге? В рапорте руководству?»

«Мы написали все, как было…»

И патрульные не врали. Там, в кабинете Бурлакова, Катя видела: они говорили правду. Какой, к черту, розыгрыш!

Так что же все-таки было?

И что есть?

Труп… Убийство, совершенное при тех же обстоятельствах, что и тридцать лет назад?

Но тогда в июле восьмидесятого убили сразу троих женщин. И что же это означает?

Я здесь. Я вернулся.

Катя рухнула на подушки. Чертова духота, нет, ей так и не удастся уснуть. И едва она решила, что надо окончательно встать, зажечь свет, пойти на кухню и выпить холодного чая… умыться ледяной водой, как…

Отчалила куда-то.

Стеклянные двери…

Тугая пружина…

Синий троллейбус…

Ручьи… сугробы… весна… мороз… лютый мороз…

С утра она не поехала в Главк, а прямиком отправилась в управление вневедомственной охраны.