Сан-Антонио в Шотландии - Дар Фредерик

Глава 9

В безупречно белой куртке, с черной «бабочкой», в черных брюках и белых перчатках Берю просто великолепен.

Я особо настоял, чтобы он побрился. Он пригладил волосы. В общем, гравюра из журнала бычьей моды! Просто невероятно, как ему идет униформа. Роль лакея ему вдруг начала нравиться, и он с довольным видом вертится перед зеркалом.

Я в последний раз повторяю ему его обязанности.

– Ты все понял, Толстяк? Сначала дамам. И слева!

– Понял. Ты что, считаешь меня полным дураком?

Я воздерживаюсь от утвердительного ответа и продолжаю:

– Когда будешь наливать спиртное, будь внимателен, это не для тебя.

– Понял: полстаканчика... Ты это уже говорил! – протестует Мамонт.

Он приглаживает волосы в ушах и укладывает их в ушные раковины.

– Если бы меня увидела Берта, она бы замерла от восторга! – И вдруг: – Кстати, Сан-А, я должен тебе кое-что сказать. Пока ты осматривал завод, делающий виски, я обыскал замок.

Его морда честного человека приобретает таинственное выражение.

– И заметил нечто странное, показавшееся мне подозрительным.

– Что же?

– Представь себе, что Яйцелюб подкатил вагонетку старухи к одной комнате в самой глубине главного коридора.

– Ну и что?

– Погоди. Обычно, если ты заметил, когда он ее куда катит, то остается с ней. А тут наоборот. Старуха достала ключ, открыла дверь, въехала, а любитель своих бубенцов отвалил. Бабка на колесиках закрылась на ключ и сама покатила свою карету к министерскому бюро.

– Откуда ты знаешь?

Толстяк расплывается в улыбке.

– Зачем нужны лакеи, если не заглядывать в замочные скважины?

– Потом?

– Не знаю, чего она там делала. Она достала железную шкатулку и стала в ней рыться...

Он замолкает, отработанным до автоматизма движением вырывает из носа волос и рассматривает его при свете лампы.

– Хорошая добыча, – оцениваю я. – Не меньше 6 сантиметров.

– Дарю его тебе, – объявляет Берю, бросая свой волос на мою подушку. – Так о чем я? Ах, да... Закончив, мадам баронесса, опятьтаки в кресле, подъехала к шкафу-картотеке, опустила его крышку и положила туда шкатулку.

– Спасибо за информацию, дружище. Это интересно...

– Минутку, патрон, это еще не все.

– Слушай, ты в одиночку заменишь восьмую страницу «Франс суар»!

– Я захотел увидеть снаружи, что это за комната. Я сориентировался и смог ее засечь. Кстати, ее очень легко узнать, потому что она единственная, где на окне есть решетка. И отметь, что решетка установлена совсем недавно: цемент еще свежий, а прутья почти не заржавели.

– Снова браво, приятель! Думаю, что твое повышение по службе становится все более вероятным.

– Я его заслужил, – без лишней скромности отвечает Берюрье. – Ладно, пора за работу. Чего только не сделаешь ради очередного звания в полиции!

Когда я выхожу в большую гостиную на ужин, там все уже собрались. Меня представляют другим гостям, я пожимаю руки, все улыбаются. Я – большое развлечение для этих жутко скучающих людей. Присутствует пастор деревни, преподобный Мак-Хапотт, его жена, англичанка, их дочь и сын. Пастор высокий, худой, у него мало волос, красный нос и блеклые глаза. Его супруга – поджарая, как пенсне ее мужа, особа. Их дочь – длинная лошадь; у нее прыщи, кожа желтого цвета, длинный нос. Сынок рыжий, красномордый, к тому же еще и заикается.

Кроме Мак-Хапоттов, я знакомлюсь с лордом-мэром Эдвардом Сеттом и, наконец, с баронетом Экзодусом Конси, отцом Филипа, человека, который обязан мне самым лучшим приступом печени за свою жизнь. Папаша Конси похож на старую хищную птицу. У него крючковатый нос, подбородок в форме рожка для обуви и маленькие хитрые глазки.

Я, как ни в чем не бывало, спрашиваю о его отпрыске, и он сообщает огорченному обществу, что Филип попал в небольшую дорожную аварию: он слишком резко тормознул и ударился головой о лобовое стекло. Бедняга разбил обе брови. Я жалею его. Мы выпиваем по стаканчику, и Джеймс Мейбюрн сообщает, что ее милость на колесиках прибыла.

Сейчас Жирдяю придется вести большую игру. Мое сердце начинает колотиться сильнее.

За столом я оказываюсь между тетей Дафной и миссис МакХапотт, в чем нет ничего веселого. Зато Синтия сидит напротив, мы можем соединить наши ноги и взгляды.

Закуска: здоровенный лосось, в котором Иона мог бы запросто разместиться со всей своей семьей. Он приготовлен не с майонезом, а с чисто английским соусом. Задача Берю: держать блюдо ровно, пока Мейбюрн обслуживает гостей.

Я вздрагиваю, как при телепередаче, транслирующей операцию на открытом сердце. Какое напряжение!

Тетю Дафну они обслуживают без проблем и идут выдавать порцию жене пастора. И тут Берюрье чихает на лосося. В его носу происходит воспаление, из чего вытекает (если позволите так выразиться) некоторое количество водянистой жидкости, которая повисает на краю берюрьевского носа. Толстяк хочет снять это украшение, столь несоответствующее торжественности момента. Он поднимает локоть, чтобы рукав оказался на уровне носа, но нарушает при этом равновесие блюда, и пикантный соус с оного изящной струйкой течет на шею миссис Мак-Хапотт, которая начинает орать так, будто обнаружила в супружеской постели конюха вместо своего служителя культа.

Всеобщее замешательство.

Я бормочу извинения. Тетя Дафна издает тихие крики. Баронет Конси выражает сожаление оттого, что испорчено такое красивое платье. Еще бы не красивое: на нем были изображены сиреневые гортензии на огненно-красном фоне, а теперь появилось еще и шикарное пятно соуса. Мейбюрн отчитывает Берю по-английски, на что Берю отвечает на французском:

– Эй, вы, любитель двух шаров, заткнитесь, если не хотите, чтобы остальное я вылил вам в физию.

Затем, поставив блюдо перед тетей Дафной, он поворачивается к мамаше Мак-Хапотт:

– Ну не расстраивайтесь так, милая дама. Это ведь все-таки лучше, чем сломать ногу. Мы сейчас все исправим.

Ой без спроса берет салфетку окаменевшей особы, смачивает ее из графина и начинает водить по спинной части миссис Мак-Хапотт. Ледяная вода заставляет ее завопить снова. Преподобный недоволен. Ему не нравится, когда его супружницу растирают на публике. Сама-то она не возражает, но при его профессии такие фантазии непозволительны.