Венеция. Под кожей города любви - Бидиша

— Быстрей! Быстрей!

Его товарищ громко хохочет.

Я приближаюсь к громаднейшему отелю, он справа от меня, его рестораны, выходящие к воде, переполнены раскрасневшимися посетителями.

Поворачиваю на пьяцца как раз в тот момент, когда небо становится темно-синим и зажигаются уличные огни. Площадь Сан-Марко — воплощение надежности: темное золото, бронза, огромный квадратный двор с дорогими магазинами, суетливые кафе, голуби, уличные торговцы, венецианцы и туристы. Стеф как-то говорила мне, что невозможно сравнивать Лондон и Венецию с расовой точки зрения, поскольку в Венецию нет иммиграции, но кое-что я все же замечаю: уличные торговцы-африканцы торгуют поддельными сумками «Луи Вьюттон» и «Прада» прямо у входа (милая подробность) в настоящие фирменные магазины тех же брендов. Официанты и продавцы сувениров — преимущественно шриланкийцы, я вижу, как под конец дня они собираются вместе. Вспоминаю, как на пляже от одной группы отдыхающих к другой бродили парни из Бангладеш, предлагая ремни, поддельные часы «Ролекс» и нейлоновые саронги на вешалках. Японки работают официантками, нянями и уборщицами. Стефания утверждает, что иммигранты здесь — часть «серого рынка», они находятся на полулегальном положении и ведут «дерьмовую жизнь», либо устраиваясь прислугой, либо торгуя вразнос.

Я выбегаю на середину площади, распугивая ленивых голубей. Краем глаза замечаю, как неведомо откуда появляется группа странноватых подростков (сколько им лет — по шестнадцать-семнадцать?). Все очкастые, с рюкзаками и сумками, в руках держат тетради. Подростки встают в кружок, в середине учитель, и начинают петь религиозный гимн на латыни. Звучат тенора, альты и сопрано — баса ни у кого нет. Пение крепнет, мелодия льется — плавная, чистая. Я просто не могу не остановиться, да и все, кто есть на площади, даже дети, подтягиваются на звуки. Одна из подростков, очаровательная девушка с кукурузно-желтыми волосами по пояс, в длинной мормонской юбке, оглядывается и улыбается мне, продолжая петь. Я чуть заметно киваю. Песня заканчивается. Смеясь и пожимая плечами, подростки-хористы размыкают круг и расходятся. Каких-нибудь десять секунд — и они растворяются в толпе.

Падает ночь. Я заблудилась и оказалась на юге, в холодной и темной жилой части района Дорсодуро. Вижу белую церковь Анцоло Рафаэль (архангела Рафаила), рядом — статуя святого Товия. Я узнаю ангела, мальчика с рыбиной и собачонку, описанных в книге Сэлли Викерс[10] «Ангел мисс Гарнет». У этой церкви интересные пропорции, она очень плоская, большая, квадратная, как упаковочный ящик, и стоит под углом к прочим зданиям. Кажется, будто кто-то торопливо приткнул ее сюда в надежде, что никто не заметит.

Впечатление такое, будто я одна во всем городе. Пробегаю по длинным темным аллеям мимо церквей, коричневых, черных и белых, затем вниз и вверх по пустынным каналам. Продолжаю двигаться на север и никого не встречаю. Только по одному мосту идет худой человек с контрабасом. Черный, как гроб, футляр на двух колесиках выше и втрое толще владельца. Я уже готова была спросить, не помочь ли ему тащить инструмент по ступенькам, когда заметила на внешней стороне футляра полоску материи. Стало понятно, что музыкант сможет перекинуть матерчатую ручку через плечо и, взвалив контрабас на спину, тащить его, как Иисус, несущий свой крест.

Рядом с домом Стефании из синей тьмы выступает молодой шриланкиец. Он идет мне навстречу, очень крепкий, плотный, угрожающего вида. Каждый раз, когда я меняю направление бега, он смеется и меняет свое. Наконец игра ему надоедает, он прибавляет шагу и энергично движется прямиком ко мне. Поравнявшись со мной, он толкает меня всем телом, и я спотыкаюсь. «Чао», — шипит он мне в ухо и, резко повернувшись, испаряется. Я продолжаю путь, все мышцы окостенели, не ноги, а ходули.

У мужского ателье на углу я сворачиваю к дому. Там я сдираю с себя всю одежду и долго стою под душем. Позже, когда я рассказала Стефании о поющих ребятах на площади, она ничуть не удивилась. Христианские протестантские школы из Америки часто привозят сюда свои хоры на музыкальные конкурсы и устраивают импровизированные представления.

— Имперская экспансия на площадях, — говорит она и задается вопросом, насколько быстро сбежались бы полицейские, если бы на площадь вышла группа певцов-мусульман, прославляющих имя Аллаха.

На следующий день, упаковав вещи, я выхожу на короткую прогулку до Кампо Санти-Джованни э Паоло. Тамошняя церковь кажется мне сооруженной из отдельных круглых коричневых башен, соединенных вместе на манер бисквитных шоколадных рулетиков. Все магазины закрыты (обычное дело по утрам в понедельник и ежедневно в обеденные часы), и я разглядываю витрины сувенирных лавочек, где продают стекло и маски. Стефания говорит, что знаменитый ежегодный карнавал — это забава для туристов и что в магазинах продают бледные копии настоящих масок, их тысячами штампуют где-нибудь в Пекине. Хорошо, если в Венеции осталась хоть одна мастерская, где делают настоящие карнавальные маски. Действительно, в витринах какие-то жуткие подделки: олово под серебро, якобы хрустальные бокалы из пластмассы, дешевые украшения для платьев.

Когда Лукреция возвращается из Лондона, где она была на конференции, мы накрываем стол на балконе, зажигаем ароматические свечи для отпугивания комаров и блаженствуем, поглощая приготовленный Стефанией ужин: рисовая лапша с соусом песто, пресный хлеб с травами, ароматные кабачки со сладким перцем, а потом — вот блаженство! — потрясающее мороженое из «Il Gelatone» на Страда Нова. Сорта выбраны такие: йогурт, грейпфрут, йогурт с кунжутом, земляника (богатейшего темно-розового цвета), лимонный лед и — бог мой! — две глыбы замороженных взбитых сливок в вафлях.

По мнению Лукреции, мне необходимо сходить в Ка’Пезаро, музей в белом здании с резным фасадом и множеством колонн, мы видим его с балкона. Там, говорит Лукреция, размещают многие экспонаты прошедших биеннале, а на верхнем этаже — коллекция японского искусства.

— В Венеции с давних времен ценят и любят искусство, это традиция, — обращается ко мне Лукреция. — Здесь были школы — связанные с церквями, разумеется. Называются скуоле. Скуола — это гильдия или мастерская, не та школа, где учат детей.

— Я знаю, совсем рядом с моей квартирой есть Скуола Сан-Рокко, — отвечаю я.

— Раньше муниципальные власти заказывали и приобретали работы венецианских художников с целью поддержать их. Сейчас этого, возможно, и нет, но как только открывается какая-то выставка, вся Венеция идет посмотреть. Для нас это своего рода культурная и общественная обязанность.

— Я помню, говорила с одним англичанином, и он спросил меня, знаю ли я какого-то определенного художника-венецианца, а я не знала, — вступает Стефания. Она хмурится: — Ужасный человек, чудовище! Типичный англичанин, уверенный, что ему все известно про чужую страну.

Разговор уходит в сторону, и мне так и