Сфера времени - Алёна Ершова

использовалось лишь для того, чтобы обозначить не замужнюю девушку, но не оскорбить ее. Вот она, разница культур и менталитетов!

— Прости. Сама неправа. Только «девкой» не называй меня более.

— И как же величать тебя тогда? — в голосе гостя отчетливо звучала сталь. Ефросинья открыла было рот, чтобы ответить на это рычание, но тут в дом вихрем влетел Юрий.

— Радуйся, красавица! Накорми, напои, в баньке попарь да спать положи. А мы добром за добро отплатим!

Фрося улыбнулась, вмиг растеряв боевой настрой. Веселому десятнику она обрадовалась, как родному. Поклонилась и ответила:

— Радуйтесь, гости дорогие! Заходите. Мой дом — ваш. Накормлю, напою, не обижу. — И уже обращаясь только к Юрию, подмигнула и добавила:

— Только лошадей кормить нечем!

Десятник рассмеялся, словно старую шутку услышал. Илья хмыкнул:

— Я пойду коней расседлаю. Мы гостинцев привезли да снедь всякую, мне её в дом снести али в кладовую?

— Сюда сначала, а там разберемся, — распорядилась хозяйка.

Воин кивнул и вышел. Незнакомый гость остался стоять молча, но так и не представился, поэтому Ефросинья решила пока делать вид, что его нет. Убрала со стола остатки бересты, костяное писало и обратилась к Юре:

— Как рука твоя?

Тот протянул лапищу и с довольным видом доложил:

— Прошла парша. Я вот брата привез. Поможешь? — потом спохватился, снял с пояса нож в ножнах и отдал с легким поклоном.

— Спасибо тебе! Прими от меня подарок.

Ефросинья взяла подношение, улыбнулась, кивнула. Полюбовалась на хорошо откованное лезвие без трещин и окалин и убрала нож на полку над столом. Повернулась к воинам, посмотрела. И это братья? Юрий невысокий, темноволосый, бороды нет, только усы. Нос со слегка вогнутой спинкой, едва зауженные темно-карие глаза, чуть выпирающие скулы и в довершение образа серьга в ухе. Старший брат же словно медведь белый. Здоровенный, жилистый, пепельно-русый. Глянешь на такого, и аж привкус моря на губах. Викинг, варяг, норманн — называй, как угодно, смысла это не меняет. Вон и меч в ножнах на боку висит. Ефросинья вполне могла посчитать гостя красивым, даже не смотря на отсутствие привычной глазу андрогинности, если бы не лишай на пол-лица да недовольный взгляд из-под белёсых ресниц.

— А брат твой лечиться-то хочет? Ведь долго это, да и меня слушаться придётся, — обратилась она к Юре.

— Что ты попросишь за это, ведьма? — встрял воин.

Юра бросил на брата такой полный льда взгляд, что Фрося тут же поверила в их родство, «Интересно, с какой радости эти красноречивые гляделки? И почему старший ведет себя так, словно я ну прям обязана его вылечить, а сам он этого жутко не хочет?»

Снова повернулась к десятнику и, игнорируя уже побелевшего от негодования гостя, ответила:

— Ты же знаешь, Юрий, я не возьму плату заранее. Но и насильно никому помогать не буду. Это вы пришли в мой дом, а не наоборот.

Ефросинья многозначительно посмотрела на медведеподобного брата. А десятник наконец догадался, что пока он привязывал лошадей, в доме случился разлад. И видимо, нашла коса на камень. Упрямый нрав Давида схлестнулся с гордостью ведьмы. «Тьфу ты! Не ведьмы, конечно, а врачевательницы божьей милостью».

Сотник сжал кулаки, после глубоко вздохнул и совершенно спокойно произнес:

— Не сердись, хозяйка. Меня Давидом зовут. Отец Никон благословил на лечение у тебя. Сказал, что дар твой Господом дан. Однако прости мое неверие, столько лекарей со своими советами приходило, и ни один не помог.

— А ты советы эти выполнял? — поинтересовалась Фрося, про себя отметив хитроумие неизвестного ей священника. Увидел, что младшего из братьев вылечили, и отправил старшего, приправив всё это вероучением.

— Выполнял поначалу, но толку никакого. Старые заживают, а новые появляются.

Фрося задумалась. Раз заживали, значит, помогало лечение. А раз новые появлялись, значит, иммунитет ни к Дарту. Да и чешуйками лишайными, наверняка, дома усыпано всё с ног до головы. Что ж, хоть болезнь запустил не от собственного безволия.

— Юра, сделай милость, растопи баню, — обратилась она к десятнику, а когда тот вышел, скомандовала Давиду:

— Раздевайся!

Воин аж задохнулся от возмущения и, кажется, покраснел.

— Что?

— Рубаху снимай и штаны, буду смотреть на лишай твой.

— Нет.

Знахарка закатила глаза.

— Что я там, по-твоему, не видела?

— Не жена ты мне, чтоб раздевать, — процедил Давид.

А Ефросинья развеселилась.

— Ну так женись! Зря что ли приехал?! Давай, хотя бы рубаху сними. Мне действительно нужно увидеть струпья твои.

Давид отвернулся, силясь скрыть эмоции. Вот и требование прозвучало. В оплату за лечение он должен взять эту девицу в жены. Таково было слово, которое он дал своему духовнику Отцу Никону — исполнить то, что попросит врачевательница. Быстро же она! А ведь даже не знает, что перед ней сотник и князь удельный. Неужели понравился? Ну да, в парше весь и коросте. Страсть как хорош. Просто устала в девках сидеть. На вид лет двадцать, давно уже замуж пора, вот и Юре с Ильей улыбается.

Во рту образовалась горечь.

Молча расстегнул серебряную подковообразную фибулу, снял плащ, потом шерстяную свиту, через голову стянул алую льняную рубаху.

Ефросинья взглянула на этот вынужденный стриптиз, отметила качество ткани на одежде, красоту отделки, да крепкое тело воина и отвернулась. Правило о том, что пристальное рассматривание человека приравнивается к предложению заняться сексом, въелось в подкорку. Не то, чтобы она была против. Просто не место, да и не время. «Ага, совсем не время. Лет так на тысячу».

Грустно усмехнувшись, пошла мыть руки. После подвела мужчину к окошку и стала рассматривать.

Поражённых участков кожи было действительно много: на руках, груди. Большая плешь шла от верха спины по шее и на подбородок. Убрала с плеч волосы.

— Придержи, — попросила она окаменевшего воина.

С некой радостью отметила, что край язвы не дошел до линии волос на затылке. Пощупала лимфоузлы — увеличены. Да и температура, судя по всему, есть небольшая. Взяла за руку, рассматривая расчесанные и покрытые гнойной коркой струпья.

— Все, спасибо. Одевайся. На ногах так же? — поинтересовалась, вновь ополаскивая руки.

— Да.

Фрося села на лавку, кончиками пальцев потёрла глаза. Таким домашним и беззащитным было это движение, что Давид невольно залюбовался. Натянул льняную рубаху и сел рядом.

— Ну что, страшное зрелище? — спросил, чтобы развеять не кстати возникшее очарование.

— А? Что? Нет! — очнулась от раздумий девушка. Подперла ладошкой щеку, а пальцами другой руки побарабанила по столу. Сотник проследил взглядом и заметил вырезанную на столешнице шахматную доску.

— Играть умеешь?

— Угу, — последовал многозначительный ответ. А после уже более осознанное:

— Слушай, воин, болезнь у тебя посильнее, чем у брата.