Страна радости - Стивен Кинг

Несмотря на все это, я практически не спал. Иногда лежал на кровати, прижимая к ушам старые, обмотанные изолентой наушники, и слушал записи «Дорз» (преимущественно такие радостные песни, как «Автомобили шуршат под моим окном», «Оседлавшие бурю» и – разумеется – «Конец»). Когда голоса Джима Моррисона и мистических звуков органа Рэя Манзарека не хватало, чтобы усыпить меня, я крадучись спускался по наружной лестнице и гулял по берегу. Раз или два даже спал на пляже. По крайней мере там не снились дурные сны и удавалось хотя бы на короткое время забыться. Впрочем, я не помню, чтобы в то лето мне вообще что-то снилось.

Я видел мешки под своими глазами, когда брился по утрам, и иногда чувствовал легкое головокружение после особенно утомительной смены в образе Хоуи (хуже всего было, конечно, во время празднования дней рождения в жарком бедламе «Веселого дома Хоуи»), но считал это нормой – об этом мне говорил мистер Истербрук. Небольшой отдых в лежке всегда приводил меня в чувство. Я думал, что тяну, как сказали бы сейчас. Но в первый понедельник июля, за два дня до Великолепного Четвертого, мне раскрыли глаза.

Моя команда – «Бигль» – по утрам первым делом собиралась в стребахе Папани Аллена, и он давал нам инструкции на день, одновременно заряжая винтовки. Обычно начинали мы с того, что таскали коробки с игрушками (на большинстве которых красовалась надпись «СДЕЛАНО НА ТАЙВАНЕ») и раскладывали призы по полкам до Первого петуха, то есть открытия парка. В то утро, однако, Папаня сказал, что меня хочет видеть Лейн Харди. Это стало сюрпризом: Лейн редко покидал лежку раньше, чем за двадцать минут до открытия. Я направился в сторону лежки, но Папаня закричал мне:

– Нет, нет, он у лохолифта. – Он бы никогда не использовал это пренебрежительное прозвище колеса обозрения, если бы Лейн находился поблизости. – И шевели ногами, Джонси. Сегодня много дел.

Я пошевелил, но рядом с «Каролинским колесом», высоким, молчаливым, застывшим в ожидании первых посетителей, никого не было.

– Сюда, – прозвучал женский голос. Я повернулся налево и увидел стоявшую рядом со своим украшенным звездами гадальным павильоном Роззи Голд, в одном из кисейных нарядов Мадам Фортуны. Голову она повязала ярко-синим шарфом, концы которого болтались у поясницы. Компанию ей составлял Лейн, одетый, как и всегда, в линялые прямые джинсы, натянутую, будто вторая кожа, полосатую футболку, подчеркивавшую рельефную мускулатуру, и, конечно же, котелок набекрень. Глядя на него, не составляло труда поверить, что извилина у Лейна только одна, да и та не в голове, но на самом-то деле ума ему хватало.

Оба были в рабочей одежде, и у обоих лица обещали плохую весть. Я быстренько прокрутил в голове несколько последних дней, пытаясь вспомнить, какое из моих деяний могло вызвать такую скорбь. Даже подумал, что Лейн получил указание отстранить меня от работы… или уволить. Но в разгар лета? И потом, этим полагалось бы заниматься Фреду Дину или Бренде Рафферти. Опять же, с чего здесь Роззи?

– Кто умер, друзья мои? – спросил я.

– Пока еще не ты, – ответила мне Роззи. Она уже входила в роль, поэтому ее голос звучал странно: смесь бруклинского выговора с акцентом карпатских горцев.

– Что?

– Пойдем с нами, Джонси, – ответил Лейн и тут же зашагал к мидвею, практически пустынному за полтора часа до Первого петуха; только несколько газонтов – уборщиков, у которых наверняка не набралось бы и одного разрешения на работу на всех, – подметали дорожки у павильонов, чем вообще-то им полагалось заниматься еще вчера вечером. Когда я догнал Роззи и Лейна, Мадам Фортуна чуть подалась в сторону, освобождая место между ними. Я почувствовал себя преступником, которого два копа ведут в участок.

– В чем дело?

– Увидишь, – зловеще ответила Роззи-Фортуна, и очень скоро так и случилось. К «Дому ужасов» примыкал «Особняк кривых зеркал» – собственно, эти два аттракциона располагались под одной крышей. Рядом с будкой билетера стояло единственное нормальное зеркало, надпись над которым гласила: «ЧТОБЫ НЕ ЗАБЫЛ, КАК ВЫГЛЯДИШЬ НА САМОМ ДЕЛЕ». Лейн взял меня под одну руку, Роззи – под другую. Теперь я действительно напоминал преступника, которого привели в полицейский участок для оформления протокола. Меня поставили перед зеркалом.

– Что ты видишь? – спросил Лейн.

– Себя, – ответил я, потом добавил, потому что этот ответ их определенно не устраивал: – Вроде бы мне не мешает постричься.

– Посмотри на свою одежду, глупый мальчик, – посоветовала Роззи. Глюпый мальшик.

Я посмотрел. Над желтыми рабочими ботинками увидел джинсы (из заднего кармана торчали рекомендованные кожаные перчатки), над джинсами – синюю рубашку из шамбре, вылинявшую, но относительно чистую. На голове – в меру потрепанную песболку с Хоуи, завершающий штрих, который так много значил.

– А что с ней? – Я начал злиться.

– Висит на тебе, как на вешалке, вот что, – ответил Лейн. – Раньше такого не замечалось. На сколько ты похудел?

– Господи, не знаю. Может, нам прогуляться к Толстому Уолли? – Толстый Уолли заведовал аттракционом «Угадай-свой-вес».

– Это не смешно, – вмешалась Фортуна. – Ты не можешь полдня носить этот чертов собачий костюм под жарким летним солнцем, потом проглотить пару соляных таблеток и называть это обедом. Скорби по утраченной любви сколько влезет, но при этом не забывай про еду. Ешь, черт побери!

– Кто вам рассказал? Том? – Нет, он бы не стал. – Эрин. Она не имела права…

– Никто мне ничего не рассказывал, – ответила Мадам Фортуна, гордо вытягиваясь во весь рост. – Я просто вижу.

– Не знаю я, что вы там видите, но сочинять вы горазды.

Она тут же превратилась в Роззи.

– Я говорю не о шестом чувстве, малыш. Я говорю о том, что видит обычная женщина. Ты думаешь, я не узнаю сгорающего от любви Ромео? После стольких лет гадания по ладони и вглядывания в хрустальный шар? Ха! – Колыхнув внушительной грудью, она шагнула ко мне. – Твоя личная жизнь меня нисколько не интересует. Я просто не хочу, чтобы Четвертого июля тебя отвезли в больницу – между прочим, обещают девяносто пять градусов[15] в тени – с тепловым ударом, а может, и с чем похуже.

Лейн снял котелок, заглянул в него, снова надел на голову, перекосив уже в другую сторону.

– Она выражается туманно, потому что должна оберегать репутацию знаменитой гадалки. Речь о том, что ты нам всем нравишься. Ты быстро учишься, делаешь все, о чем тебя просят, ты честный, никому не доставляешь хлопот, и дети безумно тебя любят, когда ты в шкуре. Но надо быть слепым, чтобы не увидеть, что с тобой что-то творится. Роззи думает, что проблема в девушке. Может, она права. Может, и нет.