Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

Жалкий, умоляющий вид Лолы вызывал у Анны неприязнь.

— Я все слышу,— буркнул Мендоса.

Он теперь лежал на спине и нахально потягивался.

— А я и не думаю скрывать,— возразила Лола.— Я только хочу, чтобы ты вел себя благоразумно. Раз наприглашал людей, так и развлекай их.

— Не понимаю, какое я к этому имею отношение,— воскликнула Анна.

От Лолы несло винным перегаром, и Анну замутило. Она чувствовала себя, словно в западне. Ей казалось, что ее заставляют участвовать в заранее подготовленном спектакле. Анна порывисто встала, но Лола усадила ее на место.

— Пожалуйста,— попросила она,—подождите минуточку.

Агустин расстегнул пижаму и, позевывая, начал чесать волосатую грудь.

— Лола слишком любит театральщину. Ей нужна публика. Перед одним человеком она теряется. Вдобавок, не знаю, заметила ли ты, она здорово напилась.

Анна снова почувствовала тошнотворный запах винного перегара.

— Ну, что я говорила? Только и делает, что меня оскорбляет. Мало того, что он тряпка и сволочь. Он еще врет.

Мендоса многозначительно повертел пальцем у виска.

— Тебе, дорогая, совсем не идет роль обвинителя. Она тебя старит.

Он привстал с постели и завернулся в халат.

— Да. Совсем забыл. Я пригласил на праздник мальчика галисийца, который тебе очень нравится. Ты зря теряешь со мной время.

— Гадкий лгун.

Лола тоже встала и привлекла к себе Анну.

— Не обращайте на него внимания,—захныкала она.—Это все ложь.

Анна высвободилась из ее липких рук. Она чувствовала, как все внутри у нее ощетинилось, точно кактус.

— Пустите меня. Мне нет до этого никакого дела.

Анна хотела выйти из комнаты, но Лола задержала ее в дверях.

— Вы должны меня выслушать.

Лола обняла ее за талию и повела с собой. Они прошли через мастерскую, где было полно парочек, и направились в комнатку в конце коридора.

— Вы непременно должны меня выслушать,— повторила Лола.— Я имею право на это.

Из своего угла Урибе показал им язык. Вино снова ударило ему в голову. Он опять все видел в призрачном'свете, но чувствовал себя приподнято, возбужденно. Все окликали его и улыбались. Хлопали по спине. «Славный я парень, ох, и славный же! Прямо мировой!» Ему казалось, что гости утвердительно кивают. «Все нуждаются во мне». Голова его кружилась от удовольствия, он словно скользил по намыленному скату.

— Танжерец!

— Привет, забулдыга.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Лучше выпей рюмочку!

— Потом. Сначала поговорим.

Когда являлся Луис, всегда так получалось: он приказывал, Урибе подчинялся. Паэс пользовался слабохарактерностью Урибе в своих интересах. Например, он заявлял:

— Мне надо тридцать дуро.

У Урибе всегда водились деньги, но лишних никогда не было. А если Паэсу дать взаймы, обратно ни за что не получишь. И тем не менее Уррбе не отказывал. Паэс смотрел насмешливо и непреклонно. Он умел идти прямо к цели.

— Они мне нужны, и ты мне их дашь. Я вижу, ты прямо умираешь от желания дать мне деньги.

И Урибе давал. Сам не зная почему, но давал. Луис тратил их на свои капризы, на женщин. И даже не благодарил Урибе. Напротив, он скорее презирал того, кто угождал ему. Но стоило Луису потребовать снова, и Урибе не в силах был отказать.

— Успокойся, я тебя не разорю.

Урибе расхохотался и вывернул все карманы пальто.

— У меня — ни монеты.

Паэс принес стул и уселся напротив приятеля.

— Штука совсем нехитрая. Дельце специально для тебя. Маленькая шалость.

Глаза Урибе заблестели:

— Ты серьезно? * 

— Еще никогда я не говорил так серьезно, как сейчас.

— О!..

Лицо его расплылось от неописуемого удовольствия. Дрожащей рукой он схватил бутылку и жадно припал к горлышку,

— А это дельце злодейское?

— Разумеется.

— Тогда говори.

С жадным любопытством Урибе приблизил свое лицо. Ему уже было море по колено, и он очертя голову ринулся в лапы судьбы. Предложение Луиса словно было навеяно этой тяжкой атмосферой наигранного веселья. Несомненно, это и был ожидаемый Урибе сюрприз. Нечто злодейское и мизерное, мелкое и вкрадчивое. «Как ящерка,— подумал он,— как неведомая пташка». Он не ошибся.

— Совсем простое дельце,— повторил Паэс.—Сегодня после вечеринки мы останемся обсудить вопрос о покушении. Припоминаешь?

Урибе кивнул головой.

— Да.

— Перекинемся в картишки.

— Да.

— И ты сжульничаешь.

— Ты это серьезно?

Глаза Урибе разгорелись, и зрачки стали похожи на две пуговки, голубые, насмешливые.

— Слушай меня спокойно,— сказал Паэс.— Будь внимателен и постарайся все хорошенько запомнить. Не заставляй меня повторять дважды. Давай бросим жребий, кому из нас прикончить этого типа.

— Какого типа? — спросил Урибе.

Юный Паэс начал терять терпение.

— Молчи и слушай. Нам надо прикончить одного старого придурка.

Танжерец провел рукой по губам: он был явно доволен.

— Ты говоришь, старый?

— Да.

— Это хорошо — прикончить старикана.

97

— Довольно болтать. Сегодня же вечером мы решим, кому придется разделаться с ним. Мендоса предложил тащить соломинки. Но потом мы передумали, лучше сыграем в карты, в покер. Ты сдашь, и кому придет худшая карта, тому и убивать.

Хуан Гойтисоло 

Лицо Урибе застыло в напряженном внимании. Слова Луиса казались ему собственными словами, точно у них обоих была одна голова, одни мысли.

— Да.

— Так. Ты мастер передергивать. Как-то ты показывал мне много фокусов. Ты умеешь вытаскивать карты из рукава, незаметно прятать...

— И летать, и скакать, и являться, где хочу, м...

— Прекрасно. Мы подошли к сути дела. Мы будем играть в покер, а ты раздашь нам карты.

— С подтасовкой?

— Не спеши, сначала без подтасовки. Только когда очередь дойдет до Давида, ты смахлюешь.

Он замолчал, ожидая, какое впечатление произведут его слова. На бледном лице Танжерца жаркими угольками горели глаза. Он снова провел рукой по губам.

— О!

— Ты постараешься сделать это так, чтобы никто ничего не заметил. Ты сдашь ему разную масть, чтобы он не смог подобрать ни одной пары. Тогда ему наверняка стрелять.

Урибе с восхищением взирал на Луиса. Все это было ново, неожиданно. Он словно парил в облаках. Снова обращались к нему за помощью. Значит, ничего еще не произошло! Ему вдруг безудержно захотелось выкинуть какой-нибудь номер, поведать им всем о своем секрете.

— Я белый голубок.

— Да перестань ты,— остановил его Паэс.— До жеребьевки несколько часов, надо, чтобы ты хорошенько усвоил то, что я тебе сказал. И кроме того, не разевай клюва* Это должно остаться между нами.

— А Давид?

— Он ничего не знает.

— Все это очень злодейски, правда?

Паэс не обратил внимания на эти слова.

— Э-э! Неважно. Все равно, он или кто другой.

— Ты это придумал потому, что он трус, ведь так?

— Да.

— Ас ним ничего, не случится?

— А что может с ним случиться? Мы ведь все заодно!

— Да. Верно.

— Только струхнет немного.

— Конечно

Они помолчали. Паэс налил себе рюмку,

— Ты запомнишь, что я тебе сказал?

— Разумеется.. Ты мне подмигнешь во время игры, и я...

— Не подмигну и не сделаю никакой другой глупости. Я говорю с тобой серьезно, дурацкая твоя башка!

Урибе скорчил сокрушенную рожу.

— О, прости меня! Я это просто так сказал. Ясное дело, я все запомню и сделаю, как надо. Только не смотри на меня такими глазами. Ты меня огорчаешь. Заставляешь чувствовать себя стариком. Ты мне больше нравишься, когда смеешься..,

— Хорошо, сейчас посмеюсь.

— Нет, не так. Ладно. Договорились. Можешь на меня положиться.

Он схватился рукой за голову,

— Я сильно пьян.

Урибе повернулся к одной из женщин, которая наливала себе в стакан мятные капли, и начал строить ей рожи. Он кривил рот, вращал глазами, изображал удушье.

— Полагаю, мне можно немного выпить? — спросил он Луиса.

— Если ты через два часа будешь в нормальном виде, делай что взбредет, но только смотри, не забудь. Никому ни слова.

— Ладно. Буду нем как могила,

Кто-то толкнул висевшую над головами лампочку с плоским, тарелочкой, абажуром. Раскачиваясь, она выхватывала из темноты лица собравшихся. Они возникали вдруг, напряженные, точно припудренные известью; мелькали отдельные предметы: стаканы, спинки стульев; жестикулировали, скрещивались оголенные руки. Все захлестывала невидимая волна. Давиду казалось, что он летит куда-то вниз на качелях. Он взглянул на лампу: круглая колбочка с тонкими радиально натянутыми нитями походила на паука, который качался на своей паутине.

Стоял неописуемый шум: всем уже было море по колено. Пол уходил у Давида из-под ног.