Спрятанная война - Артем Боровик

– Самострел что ли?

– Да. Парень оттянул кожу на животе и выстрелил через бронежилет… А дезертирами или пропавшими без вести вы не занимаетесь?

– Как не занимаемся! – встрепенулся полковник. – Конечно, занимаемся.

Я отодвинул шторку и глянул в иллюминатор. Казалось, небо и земля поменялись местами. Все пространство внизу было усыпано тысячами маленьких звезд, слабо мерцавших в ночи. Над головой же клубилась кромешная тьма.

– Скорее всего это Рабатак, – предположил полковник.

– А не Айбак?

– Может быть. Когда прилетим, я дам вам кассету с допросом одного из дезертиров.

– Сухаревская амнистия на него не распространяется?

– Пока Указа Президиума Верховного Совета не было, нас она, если честно, мало волнует. – Полковник улыбнулся и подмигнул мне:

– Политика политикой, а солдат в узде держать надо. Так-то.

– Что сейчас с Целуевским? – спросил я.

– Это тот, что вернулся прошлой осенью из США?

– Да.

– Его дело прекращено. Парень попал в психиатрическую лечебницу. Хотите чаю? У меня хороший, индийский…

– Хотите чаю? У меня хороший, индийский… – Рита Сергеевна Переслени, маленькая, чахлая, прежде времени состарившаяся женщина, разгладила видавшую виды скатерку на круглом столе и пошла неверной, шаткой походкой на кухню в дальний конец коммуналки.

В этой московской квартире стойко пахло бедой и одиночеством. Жалобно скрипели половицы под старческими ногами ее обитателей. Холодно, в такт громыхавшим на дороге грузовикам, позвякивали замызганные стекла в окнах.

Юрий Сергеевич Кузнецов, брат Риты Сергеевны, прикрыв за ней дверь, опять сел в кресло и закурил папироску.

Сморщив кожу на переносье, сказал почти шепотом:

– Знаете, сохнет она по нем. Истосковалась вконец, Я гляжу на сестру: у меня, у старика, сердце закипает. Последнюю рубаху отдам, только бы увидеть ее улыбку. Хоть разок…

Глаза его слезились. Но вместо того, чтобы вытереть их, он снял массивные очки и протер краем выпущенной рубахи толстые линзы.

– Учился он в школе номер восемьдесят три. – Юрий Сергеевич опять надел очки, ударил по ним пальцем, чтобы переносица лучше вошла в пах. – Знаете, тут неподалеку: восемнадцатый троллейбус, остановка «Школа»… Окончив восьмилетку, пошел в ПТУ. Потом работал на заводе «Салют». Одиннадцатого мая восемьдесят третьего Алешку забрали в армию. С тех пор ни она, ни я его не видели.

Я услышал шаги Риты Сергеевны. Остановившись, она поставила звякнувший крышкой чайник на пол, открыла дверь, опять нагнулась, взяла чайник, тихо вошла в комнату.

– Когда мы прощались на вокзале, – брат помог сестре расставить три чашки на столе, – бабушка Алешки навзрыд плакала.

– Двух других внуков провожала спокойно, – сказала Рита Сергеевна, доставая из рассохшегося буфета песочное печенье, – а Алексея моего – с ревом. Словно предчувствовала беду.

– Отбыл Алексей шесть месяцев в ашхабадской учебке, – по-стариковски вздохнул Юрий Сергеевич, – потом – Кабул. Потом – часть где-то в горах. Потом…

– Потом, – подхватила Рита Сергеевна, – двадцать шестого января восемьдесят четвертого года из Краснопресненского военкомата сообщили, что сын мой, Алексей Владимирович Переслени, пропал в Афганистане без вести.

Она закрыла лицо штопанным-перештопаным фартуком и сидела так несколько минут без звука и движения.

Юрий Сергеевич приставил указательный палец к губам:

– Тссс…

За окном темнело. Августовский дождливый день шел на убыль. Он умирал, уступая место теплой, душной ночи, не обещавшей прохлады.

– Замаялась она, – сказал, помолчав, Юрий Сергеевич. – С утра до ночи работает в «Узбекистане», выпекает чебуреки. Там духота, крики, пьяные…

Женщина оторвала фартук от глаз, посмотрела на меня внимательно-жалко. Спросила чуть севшим голосом:

– Скажите, вы из КГБ?

– Нет, – улыбнулся я, – из «Огонька».

– Из журнала? – оживился брат.

– Из него самого. – Я попросил папироску.

– Так когда вы уезжаете в Америку? – Юрий Сергеевич встал с кресла и сел к столу. Отломив кусочек печенья, он макнул его в чай.

– Завтра. Очень хочу повидать вашего сына, но, к сожалению, у меня нет его адреса.

– Какой он, Алешка, теперь? – задумчиво произнес Юрий Сергеевич и подул в чашку.

– Возмужал, крупнее стал, – горделиво сказала Рита Сергеевна. – Вот его фотка. Он мне недавно прислал. Правда, малость подурнел с лица. Уж не мальчик. Любашка, дочка моя, едва признала брата.

Она подошла к комоду, достала из хрустнувшего ящика картонную коробку. Бережно обняв ее руками, поднесла к столу.

– Видите, – она протянула мне несколько писем и цветную фотографию, – это мой Алексей… На фоне собственной машины и гаража в Сан-Франциско.

– Разбогател Алешка! – мотнул головой Юрий Сергеевич.

Было ли в этом движении больше гордости или же осуждения, я не понял.

– Если желаете, – улыбнулась Рита Сергеевна, – прочтите письмо. Там, кстати, адрес и телефон указаны…

Я взял из ее слегка дрожавшей, покрытой ранними пигментными пятнышками руки белый разлинованный лист бумаги с тремя фабричными дырочками на полях.

Бумага прохудилась на сгибах. Была она исписана еще не устоявшимся, школьным почерком. Я начал читать:

"Здравствуйте дорогие мои Мама и Любашка!

Получил от вас письмо. Был очень, очень рад. Наконец-то за три года первый раз. Я очень рад, что все живы и здоровы. Любашку на фотографии я не узнал. Так изменилась.

Стала красавицей. А ты, мама, похудела. А в общем, выглядишь, как 11 мая 1983 года. Рад слышать, что бабушки живы и здоровы. Я работаю все так же поваром. Уже многому научился. Очень люблю свою специальность. Такое ощущение, что был рожден стать поваром. Готовлю французскую, итальянскую, китайскую, американскую кухню. Не мало, правда? Я жалею, что я не с вами, а то бы не дал Любе идти работать в 16 лет. У меня есть немножко опыта за плечами, и я советовал бы ей пойти в институт. Она неглупая, а образование откроет ей широкий путь в жизнь.

Ну, а в общем, она уже не малая. Голова есть на плечах – и не глупая. Пусть делает так, как считает нужным. Да, деревушку нашу жаль. Долго-долго я вспоминал дни, проведенные там. Но чему быть, того не миновать. Хорошо, что у бабушки все нормально. Да, кстати, почему ты не написала, как бабушка Саша? Что с ней? Вот я не ожидал, что Мишка так быстро женится! Интересно, я знаю ее или нет? Пусть напишет. Да, как Игорь Ореховский – помогает вам? Что с ним? Ну, пока и все. Вроде больше нечего писать, да я и не любитель расписывать драматические романы.

Живу я в Сан-Франциско. Все хорошо. Есть огромная квартира, гараж, машина. О чем мечтаю, мама? Наверное, ты должна знать это не хуже меня. Америка, мама, это не моя родина. И этим все сказано.

Может быть, настанет время, и все мы встретимся.

Ну, пишите – не забывайте. И присылайте хоть по одной фотографии всех родных и близких. А также фото отца.

Ну, всех люблю и помню.

Алеша.

P.S. Жду Ирин адрес!

Посылаю фото".

В конце письма указаны его телефон и адрес. Я переписал их.

– Кто такая Ирина? – спросил я, отдавая конверт и письмо.

– Девочка его, невеста, – ответила Рита Сергеевна, сдерживая слезы. – Они встречались когда-то.

– Он просил ее адрес, – сказал я.

– Адреса у меня нет, – развела она руками. – Но телефон ее передайте Алеше.

Рита Сергеевна, надев очки, открыла истрепанную телефонную книжку на букву "И", протянула ее мне.

– Пока вы читали Лешкино письмишко, – просительно улыбнулся Юрий Сергеевич, – я настрочил ему ответ. Захватите?

По оконному карнизу ковылял сизый голубь с розоватыми ободками вокруг строгих глаз.

– Знаете, – неуверенно начал Юрий Сергеевич, – вы с Алексеем поаккуратней. Он парень нервный.

– А что такое? – спросил я.

– Детство у него трудное было, – пояснил Юрий Сергеевич. – Ритина семья жила бедно. Муж любил выпить.

Крепко бил ее. Даже когда она беременная была. Алешка рос, видел все это: сначала плакал, потом замкнулся в себе.

Когда Лешке десять стукнуло, отец его сгорел.

– Как?

– Оголенный провод. – Юрии Сергеевич поставил чашку на блюдце, – высокое напряжение. Бывает…

– Он часто пишет вам? – спросил я Риту Сергеевну.

– Не очень, – сразу же отозвалась она. – Но иногда звонит. Последний раз я бросила трубку.

Она положила руки на острые колени и беззвучно заплакала, ткнувшись подбородком в грудь. Было в этой позе такое отчаяние, такое бессилие перед судьбой, что я невольно обнял ее за вздрагивавшие узкие плечи.

– Тссс! – опять зашипел брат на другой стороне стола и поманил меня рукой.

Я сел ближе к нему.

– Понимаете, – шепотом объяснил он, – мы с Ритой думаем, что звонит нам из Америки человек, говорит голосом Алексея… Но это не Алексей.