Свет – Тьма - Елена С. Равинг

таким же застывшим выражением лица рассматривала потолок, будто и не двигалась с тех пор, как я покинула её сутки назад. Я даже усомнилась, произошло ли это вчера или меня начало подводить чувство времени. Она не шевелилась, не моргала и, казалось, даже не дышала, словно неживая…

— Привет, мам, — сказала я громче, чтобы привлечь её внимание.

— Привет, Варя. Как ты?.. — промямлил отец, остановившись рядом.

Голова с растрёпанными, сбившимися волосами перекатилась набок. Не сразу, но мама сфокусировалась на моём лице и слегка улыбнулась, а потом быстро, насколько мог среагировать замедленный лекарствами организм, метнула взгляд в отца. Её реакция произошла в ту же секунду, когда он произносил приветственные слова, заставив нас обоих вздрогнуть от неожиданной и такой резкой перемены. В маминых глазах появился странный блеск и определённый интерес. Она посмотрела на отца более внимательно и пристально, чем на меня, и совсем не так мягко, словно злилась или хотела ему что-то высказать, но сдерживалась в моём присутствии.

Невольно я тоже взглянула на папу. Он выглядел виноватым, но это было неудивительно, ведь он корил себя за то, что держал её здесь. Я заметалась, перекидывая взгляд с одного родителя на другого. В их немом противостоянии было что-то, что я никак не могла понять — что-то очень личное, касавшееся только их двоих. И я явно была здесь третьей лишней.

— Нормально, — наконец, бесцветным голосом ответила мама, и блеск в её глазах исчез. — Я рада, что вы пришли…

Она снова улыбнулась и с трудом приподнялась на подушках.

— Я соскучился, — произнёс отец. — Прости, что долго не приезжал. Были дела…

— Я понимаю… Как вы?

— Неплохо, — ответила я за нас двоих, будто не отвечала на подобные вопросы несколько часов назад.

Мне вдруг стало неловко, ведь вчера у нас с мамой состоялась довольно странная беседа, и теперь мы словно выступали в театре, где каждый играл свою роль и делал вид, что ничего не произошло. Я — что не испугалась её поведения до чёртиков. Она — что не сорвалась снова. Папа — что ни о чём не знал и не догадывался.

— Что ты устроила вчера, дорогая? — вдруг спросил он наигранно нежно.

А, нет. Знал.

— Я?.. — мама взглянула на меня, но не укоризненно, а скорее виновато. — Так получилось… Я тебя напугала? — спросила она и несмело коснулась моего запястья.

— Нет, что ты, мам! — поспешила я её успокоить.

— Ну, ничего. Было и было, — промямлил отец и попытался положить свою ладонь поверх наших.

Но мама почему-то отдёрнула руку, крепко прижав её к груди.

— Да, наверное… — прошептала она.

Будто из-за стекла я наблюдала за молчаливым диалогом родителей, который не прекращался ни на секунду. Они шевелили губами, их эмоции менялись, но я не слышала и не понимала, какие слова они произносили и о чём разговаривали. Я только знала, что папа пытался что-то сказать, но мама не хотела этого слышать.

Она злилась?

Обижалась?

Или боялась его?

Нет, последняя догадка точно не соответствовала действительности. Возможно, мама остерегалась чего-то, но никак не испытывала страх, поскольку страха в её глазах не было. Так или иначе, я решила не вдаваться в подробности и оставить их наедине, чтобы они могли обсудить все наболевшие вопросы без меня.

— Я за дверью подожду, ладно? — произнесла я, чувствуя себя особенно неуютно, но в последний момент опять вспомнила о креме. — Кстати, это тебе, мам. А то твоя кожа совсем огрубела…

— Спасибо, Лизонька, — вяло ответила она.

Мама приняла из моих рук круглую баночку и поставила её на прикроватный столик, совершенно не заинтересовавшись кремом, который не каждому в этом заведении был позволен. Я поцеловала её в щёку, вышла из палаты, физически ощутив нацеленные на мою спину выжидательные взгляды, и осторожно прикрыла за собой дверь. Родители молчали до тех пор, пока не щёлкнул замок. Затем до меня донёсся неразборчивый гул папиного баса, но его быстро сменил мамин альт. Когда-то он звучал звонко, а теперь напоминал скрип несмазанных дверных петель. Она не старалась сделать голос тише, поскольку была слишком слаба, чтобы издавать громкие звуки. Но я всё же услышала её. Мама что-то быстро говорила, сбиваясь и теряя нить повествования, словно боялась не успеть высказать всё, что хотела. Однако совсем не так, как вчера, когда пыталась любой ценой донести до меня свои спутанные мысли. Сейчас у неё не было приступа, а сбивчивый рассказ являлся лишь поспешной беседой. И я вовсе не собиралась подслушивать, а просто стояла, опершись спиной о дверной косяк. Конечно, было не слишком приятно чувствовать себя третьей лишней, ребёнком, не допущенным к делам взрослых, но дела могли быть разные…

Не желая более играть в шпионку, я направилась в холл и остановилась возле окна, которое из-за прохладной погоды покрылось лёгкой испариной. Несмотря на буйство зелёной растительности, вид на внутренний двор показался мне унылым. Пустые аллеи, пустые лавочки, редкие потрёпанные деревья… Никто не хотел прогуливаться в такую погоду, и лишь несколько человек толпились возле входа в подсобное помещение, перетаскивая какие-то ящики. Их фигуры, как и всё остальное, размывали бесчисленные микроскопические капли, осевшие на стекло. Силуэты плыли, словно призраки в густом тумане, не имея чётких очертаний и форм…

Я коснулась стекла рукой. Сначала несмело, будто боясь разрушить хрупкий мир духов. Потом всей ладонью, под которой влага начала собираться в более крупные капли и стекать вниз. Затем я вытерла небольшой участок и посмотрела сквозь него на улицу. Несостоявшиеся призраки оказались обычными людьми: вполне материальными, телесными, одетыми в синие робы. Двое из них по возрасту были ровесниками моего отца, а один, совсем молодой, возможно, был чуть старше меня. Четвёртый рабочий быстро скрылся в здании, и я не успела его рассмотреть.

Краем глаза я заметила движение и, привыкнув в последнее время реагировать на любые подозрительные явления, быстро обернулась, обнаружив доктора Лазаревского. Он стоял в коридоре, облокотившись плечом о стену, и с интересом разглядывал меня своими въедливыми, чернющими глазами. Его взгляд пробирал до костей. Казалось, врач смотрел не просто на моё лицо, а сквозь него — в самый мозг. Видел всё, что творилось в моей голове, и читал все мысли, которые я тщетно пыталась от него скрыть. Я до чёртиков боялась его проницательности. Боялась, что он всё-таки найдёт во мне подтверждение своим подозрениям, и тогда — прощай, свобода… Тело окутал сначала жар от стеснения, а затем озноб, вызванный страхом. И врач тут же сощурил один глаз, словно догадавшись, о чём я думала.