Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

Мне следует сказать «нет», мне стоит отступить, собраться, попробовать понять, что все это значит.

— Да.

На его лице сияет широкая улыбка, и внезапно, несмотря на все опасения, я рада, что согласилась.

— Прекрасно. Я пришлю тебе адрес.

Я киваю.

Мы смотрим друг на друга, и я замечаю, как снова увлеклась этими удивительными глазами. Голубое на голубом. Никогда не видела подобных глаз. Я хочу задать вопрос, но слова застревают в горле.

— Знаешь, — говорит он, — я, кажется, понял.

— Что?

— Чем ворон похож на письменный стол.

Я поднимаю брови:

— Почему.

— Ни один из них не сделан из сыра.

Я несколько раз моргаю.

— Ты ведь сейчас просто дурачишься.

— Зато ты улыбнулась, — его голос смягчается. — У тебя красивая улыбка, знаешь.

Я удивленно касаюсь собственных губ. Я даже не заметила, что улыбаюсь.

Позже тем же вечером, сидя на диване, я открываю ноутбук: «Голубая склера». Я забиваю слова в поисковик, и он выдает мне список медицинских сайтов. Я нажимаю на ссылку и начинаю читать.

«Голубая склера может быть результатом потери водяного слоя, что вызывает истончение тканей и делает видимой темную сосудистую оболочку».

Я прокручиваю ниже — к причинам. Сайт приводит сорок семь возможных медицинских причин. Среди них — нарушения в опорно-двигательной системе, хромосомные и глазные нарушения, увеличенное мочевыделение. Я думаю, не позвонить ли Стэнли и спросить, как часто он мочится, но быстро отбрасываю эту идею и продолжаю листать возможные причины, перечисленные на сайте. Иногда, написано там, нет никакой особенной причины. Это может ничего не значить.

Я закрываю окно браузера. Может быть, я просто накручиваю себя.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Тем вечером, когда я подъезжаю к дому Стэнли, собственные движения кажутся мне автоматическими, словно бы мозг и тело перестали быть единым целым. Может, это и хорошо, потому что в голове я к этому не готова.

У него маленький синий домик с кирпичной трубой, аккуратно подстриженной лужайкой и машиной, какой-то серой неопознаваемой иномаркой, припаркованной перед домом. Под окном ряд азалий, хотя они уже отцвели.

На мне черная футболка с изображением маленького белого зайчонка с торчащими окровавленными клыками и надписью «НЕПРОСТОЙ КРОЛИК».

Он открывает дверь; на нем бордового цвета свитер и резная красновато-темного дерева палочка вместо металлического костыля, может даже из красного дерева.

— Привет, — его голос звучит немного хрипло. Он слегка откашливается и произносит еще раз: — Привет, проходи.

В прихожей я снимаю ботинки и ставлю их на коврик, затем осторожно захожу в гостиную. Она небольшая и чистая, и чуточку пахнет корицей. Кресла и диван обиты коричневым вельветом, они выглядят очень мягкими. Я не поддаюсь искушению провести по вельвету рукой и вместо того задаю вопрос, который некоторое время вертится у меня в голове:

— Здесь живет кто-то еще.

— Нет, — он отводит глаза. — Этот дом принадлежал моей матери. Она оставила его мне.

На книжной полке стоит прозрачная пластиковая клетка, внутри которой целая сеть цветных трубок и круглых маленьких домиков, заполненных опилками. Маленький коричневый хомяк бегает в колесе.

— Это Матильда, — говорит Стэнли.

— Ты даешь ей что-то для точки зубов, — спрашиваю я.

— Чаще всего пробковое дерево.

— Им это необходимо, их зубы не перестают расти.

— Да. — Он замолкает. — Ну так… ты голодна? Я закончу на кухне. Или могу показать тебе дом, хотя смотреть тут особо нечего…

— Покажи.

Он проводит меня по короткому коридору. Мы проходим мимо закрытой двери, и я останавливаюсь:

— Что там.

На долю секунды он меняется в лице. Интересно, я когда-нибудь научусь понимать его мимику. Это словно смотреть, как компьютерный код зелеными строчками быстро движется по экрану — слишком быстро, чтобы я что-то поняла.

— Просто гостевая комната.

Я прохожу за ним в конец коридора через еще одну дверь. Он включает свет.

— Это моя комната, — говорит он.

Покрывало на его кровати синее и очень старое, изношенное, с едва различимыми желтыми лунами и звездами. Новенький и гладкий компьютер стоит на пустом желтом сосновом столе. Рядом с кроватью — стеллаж, заполненный моделями самолетов всех цветов, размеров и форм. Часть моделей подвешены к потолку. Всего я насчитываю тридцать два самолета.

Я касаюсь покрывала, наклоняюсь, прижимаюсь лицом к его подушке и вдыхаю. Пахнет лимоном.

— Мне нравится твой кондиционер для белья, — говорю я, мой голос приглушен подушкой. Затем я вдруг осознаю, что, может быть, ему совсем не приятно, что я утыкаюсь лицом в его постельное белье.

— Прости, — говорю я, распрямляясь. — Нужно было спросить разрешения, прежде чем так делать.

С другой стороны, спрашивать «можно понюхать твою подушку» было бы тоже как-то странно.

Похоже, пока я не очень справляюсь.

— Все в порядке, — говорит он. — Правда. Если я кажусь немного смущенным, это не из-за тебя. Просто у меня уже очень давно не было гостей.

Так для него это тоже в новинку. Отчего-то эта мысль меня немного расслабляет.

Я закидываю голову и рассматриваю самолетики, свисающие с потолка:

— Ты сам их сделал?

— Да, собираю модели с детства и вот до сих пор. Наверное, это немного глупо. Взрослый человек с целой комнатой игрушечных самолетиков.

— Мне они нравятся. — Я тянусь к темно-зеленому истребителю времен Второй мировой, но останавливаюсь на полдороге. — Можно его потрогать?

— Конечно.

Я беру самолет в руки. На его носу нарисованы акульи зубы и глаза. Обычно самолеты так раскрашивают для устрашения, но этот улыбается. Я провожу по линии рта. Затем переворачиваю, изучая склейку. Вдруг что-то щелкает, и крыло падает мне в ладонь. Я замираю.

Стэнли вздрагивает.

— Упс! — произносит он, словно это он сломал.

Я уставилась на сломанное крыло:

— Я… я не знаю, как так вышло, я пыталась быть осторожной. Иногда мне сложно оценить, насколько сильно я давлю…

— Не переживай так, — он забирает самолет и крыло из моих онемевших рук и кладет две части на стол.

Я скрещиваю руки, упираясь ими в подмышки, чтобы больше ничего не поломать:

— Прости.

— Я приклею его обратно. Это же всего лишь игрушка, — он нежно касается самолета, словно это раненый ребенок. — Ничего страшного, — он улыбается, но в глаза мне не смотрит. — Пойду на кухню. Можешь посмотреть пока телевизор. Это недолго.

Я выхожу за ним из спальни.

В гостиной я напряженно сижу на диване, слушая клацанье столовых приборов и шипение масла, доносящиеся с кухни.

Я включаю телевизор и прощелкиваю ток-шоу и сериалы, пытаясь найти какую-нибудь передачу о науке или природе. Сейчас ничего не показывают, но я нахожу канал, на котором идет медицинский документальный фильм об операции на головном мозге. Я наблюдаю за