1661 - Ив Жего

— Полиция кардинала?! — не веря своим ушам, воскликнул в тревоге Габриель.

— Ну да, верно говорю! Эти господа битых три часа пытали меня расспросами про всех вас, — продолжал сторож. — Я уж решил, вот-вот арестуют меня и бросят в мрачное подземелье Консьержери.[23] Подумать только, комедианты — враги короля! Они хотели знать про труппу все-все: и кто где живет, и с кем какие водит знакомства. Я им рассказал то, что знал. А кто сюда еще захаживает, знать, мол, не знаю! А сегодня утром едва собрался я подмести большой зал, как столкнулся нос к носу с теми двумя разбойниками — они будто из-под земли выросли!

— Так что же искали все эти люди?

— А я почем знаю? — удивился сторож. — Тем двоим, ишь ты, подавай «их бумаги». Не успел я сообразить, что к чему, а они хвать меня за грудки и давай дубасить. Сперва-то я чудом вырвался из их лап. Только ноги у меня уже не те, совсем старые, — продолжал он, постучав себя по бедрам. — Вот они меня снова и сцапали, аккурат когда вы пришли, мадемуазель. Я им толкую, ничего, мол, не ведаю ни про какие бумаги, а они давай меня колотить почем зря. До смерти забили бы, если б не ваше заступничество, господин Габриель, — повторил сторож, плеснув себе еще водки.

Удостоверившись, что со стариком все в порядке, юноша стал обдумывать случившееся. Выходит, людишки искали те самые бумаги, что он нашел, но не смог прочесть, потому как они были зашифрованы. То, что в театр нагрянула полиция кардинала, а следом за нею двое таинственных налетчиков, не сулило ему ничего доброго.

«Главное, никому ни слова, — решил он. — Еще бы, я не отдам бумаги даже самому дьяволу, попроси он меня об этом, пока сам не разгадаю их тайну и не узнаю, как подпись моего отца оказалась в руках кардинала!»

— Что загрустил, о чем задумался, миленький ты мой? — спросила Жюли, взяв Габриеля за руку.

— Отца вспомнил…

— Своего, родного? Я думала, он у тебя давно умер.

— Я тоже так думал, — ответил Габриель, обняв ее, прежде чем поспешить в большой зал, где собиралась труппа.

17

Дворец Фонтенбло — четверг 17 февраля, четыре часа пополудни

— Король!

Шурша тканями нарядов, придворные, теснившиеся посреди зала приемов дворца Фонтенбло, склонились в почтительно-приветственном поклоне: кавалеры — сняв шляпы, дамы — преклонив колено под широкими, веерообразными платьями. Медленной поступью король шествовал через притихший зал и улыбался, не адресуя улыбку никому конкретно, даже своей супруге королеве, старавшейся держаться с ним рядом. Бледная, хрупкая с виду, маленькая испанская принцесса, ставшая полгода назад волею высших сил королевой Франции, с тревогой соблюдала странный этикет, соответствовавший не менее странному языку, ни обманчивой простоты, ни причудливых оборотов которого она не понимала. Августейшая чета подошла к трону, и мановением руки король подал присутствующим знак подняться. Затем он обратил вопрошающий взгляд на своего секретаря, державшего в руках список почетных гостей. Первым вперед вышел чей-то посол, вручил верительные грамоты выступившему навстречу ему Лионну, и тот передал бумаги королю. Людовик с застывшей улыбкой выслушал официальное послание, которое с сильным акцентом зачитал посол одной североевропейской страны. Мысленно король был, однако, далеко и от этого зала, и от этих лиц, слишком хорошо знакомых и слишком подозрительных. Он снова мчался галопом через версальский лес, пировал и блистал на рыцарских ристалищах, которые так любил: они были невообразимо далеки от настоящей гражданской войны со всеми ее ужасами. Не в силах избавиться от навязчивых мыслей, Людовик даже перестал улыбаться, и королева с тревогой подумала: не из-за нее ли огорчился король, не допустила ли она какой-нибудь серьезной промашки. А какой-то отец, выступивший вперед с намерением официально представить двору свою дочь, решил, будто пробил для него час немилости. Но вот через зал словно пролетела голубка. У всех перехватило дыхание. Очнувшись, король чуть заметно улыбнулся, кивнул — и церемониальная обстановка тотчас разрядилась.

— Мадемуазель д'Эпернуа! Мадемуазель де Люин!..

Названные особы шествовали по залу с привычно чопорными и испуганными лицами. «Все тот же смиренный вид и все такой же неприглядный», — подумал король, снова уходя в себя.

Как презирал он этих людишек со всеми их чаяниями, как хорошо знал их игры! В свои юные годы Людовик уже насмотрелся на их истинные, неприкрытые лица, а прикрытые научил его читать кардинал. При мысли о том, что из-за болезни крестного он может скоро лишиться опекуна и что кое-кто уже плетет против него козни, молодой король невольно пришел в ярость и смятение. Быть королем и править в одиночку — такая будущность пугала его до головокружения. Он даже чувствовал жар крови, растекавшейся у него по рукам и груди. Кровь бурлила в нем, когда Мазарини, казалось, с каждым днем становился все более обескровленным; кровь кипела в нем, когда покровительствовавшая ему тень становилась все бледнее, а твердые наставления превратились в тихий шепот, слетавший с уст слабевшего день ото дня учителя… «Неужели власть и есть главная жизненная сила?» — с упоением вдруг подумал король. И, чтобы успокоиться, закрыл глаза.

— Мадемуазель де Лавальер!

Открыв глаза после того, как Луиза выпрямилась, исполнив низкий реверанс, король перехватил ее взгляд.

— Наслышан о ваших достоинствах, мадемуазель. Госпожа де Шуази, говоря о вас, не уставала рассыпаться в похвалах, а дядюшка мой, да хранит Господь его благословенную душу, награждал ваше семейство самыми высокими добродетелями.

С удивлением услышав обращенные к ней слова, Луиза стояла, потеряв дар речи, и только глядела своими голубыми глазами в глаза королю. Когда же она поняла, что ведет себя нетактично, и, зардевшись, опустила взгляд, король одарил ее улыбкой.

На выручку девушке поспешила королева — она мягко спросила:

— Вы из Турени, мадемуазель?

Королева говорила медленно, с интонациями, свойственными ее родному языку.

— Да, ваше величество, милостью его светлости герцога Орлеанского детство мое прошло в Амбуазском замке.

— Воистину французский двор — пристанище одних изгнанниц, лишенных детских мечтаний, — пошутила королева, обращаясь к мужу, который выслушал ее замечание без улыбки.

Повернувшись к Луизе, королева добавила:

— Мадемуазель Генриетте Английской, будущей супруге брата короля, моего мужа, повезло заполучить вас себе в подруги, ибо вы наверняка поможете ей привыкнуть к новой жизни.