Пиранья. Жизнь длиннее смерти - Александр Бушков

Ливень ударил, обрушился, как лавина, хлеща косыми струями, – но впереди уже чернел изящный силуэт «Маршала Ворошилова». Моторку отчаянно швыряли волны, под ногами хлюпала вода, на людях не осталось сухой нитки, – но сжавший губы в ниточку Вундеркинд вел суденышко уверенно и твердо, что твой Джон Грей из классической песенки, а потом аккуратно, ловкими маневрами удерживал его на расстоянии от стеной нависавшего борта, чтобы пляжную скорлупку не разбило о корабельную броню. Мазур, выплевывая затекавшую в рот воду, зорко наблюдал за рулевым, готовый в любой миг кинуться к штурвалу, – но его вмешательства так и не потребовалось. Следовало окончательно признать, что Вундеркинд все же не совершенный растяпа.

Сверху упали тали, и на них лодку подняли на борт, днище стукнуло о палубный настил довольно чувствительно, что-то затрещало – однако беречь суденышко больше не было нужды, как раз наоборот. К нелепо завалившейся на бок моторке со всех сторон бросились соответствующие спецы, молчаливые и привыкшие ко всему на свете, в развевавшихся непромокаблях. Двое скорехонько извлекли пленника и уволокли куда-то с глаз долой, о чем Мазур нисколечко не сожалел. Остальные занялись лодкой, ее должны были вскорости непременно выловить аборигены, кормившиеся морем, – перевернутую, с пробитым днищем, сорванным мотором. Вряд ли кто удивится, получив столь явное доказательство проявленной пьяными поляками трагической бесшабашности. Семь мудрецов в одном тазу пустились по морю в грозу… Вот именно. Случается на морских курортах. Никто и не встрепенется, разве что случайные подружки мимолетно погрустят – благо на столе осталась написанная пьяными каракулями записочка: спите, мол, лапочки, кисочки и солнышки, а мы немного прокатимся и вернемся.

А впрочем, все эти тонкости уже никоим образом не касались ни Мазура, ни его людей, сделавших свое от сих и до сих. Они уже через несколько минут полной ложкой вкусили заслуженного блаженства – изолированный кубрик, никаких любопытных глаз, горячий душ сколько влезет. Они сидели, распаренные и размякшие, завернувшись в огромные мохнатые простыни, прихлебывая чаек дегтярного цвета, на короткое время исполненные любви ко всему человечеству без малейших исключений. Вполне вероятно, случись здесь Ван Клеен, ему бы даже по морде не дали.

Землемер жестом фокусника извлек непочатую бутылку «Старки», каким-то чудом прихваченную из «реквизита» на глазах всех встречающих, и Мазур растроганно подумал, что кадры у него подобрались стоящие, – на ходу подметки режут. Он и сам не заметил, когда подчиненный успел напроказить.

И отстранил протянутую ему первым делом как командиру бутылку, показав глазами в сторону Вундеркинда, – как-никак, тот был самым старшим по званию, а, кроме того, заслужил, чтобы его включили в компанию. Это был тот редкий момент, когда субординация не работает, и командир может пропустить с подчиненным глоточек. Землемер с выжидательно-вежливой улыбкой переадресовал сосуд. Вундеркинд после короткого колебания все же его принял, сделал добрый глоток, передал стеклотару Мазуру Мазур видел, что ас тайной войны прямо-таки ерзает на стуле, и прекрасно догадывался о причинах: Вундеркинд жаждал побыстрее дорваться до добычи, колоть, допрашивать, вытряхивать тайны и загонять в угол коварными вопросиками. И должен был, несомненно, то и дело напоминать себе: для интеллектуальных поединков пленный пока что непригоден.

– Знаете, чего я больше всего боялся? – лениво признался доктор Лымарь. – Названия операции. Интересно бы знать, какому умнику пришло в голову окрестить ее «Синдбадом»… – Он спохватился, покосился на Вундеркинда: – Простите, товарищ капитан первого ранга, ежели мы, темные, чего сболтнули, не подумавши…

– Названия обычно придумывают генералы и адмиралы, – бесстрастно ответил Вундеркинд. – И в данном случае тоже…

– Ну, тогда все в порядке, – облегченно вздохнул Лымарь. – Я имею в виду очень простую истину, всем известную: названия бывают как счастливые, так и чреватые… Если разобраться, всякое приключение Синдбада начиналось с того, что он попадал в жуткое кораблекрушение, на берег его выкидывало в самом плачевном состоянии, голым и босым… Ну, обошлось. А ведь бывают названия чреватые…

– Это точно, – сказал Землемер. – У кого-то, у англичан, кажется, давненько уж военные корабли не называют «Аллигаторами». Стоило только назвать, как он либо утопнет совершенно по-идиотски, либо на мель наскочит…

– Либо штурман зарежет боцмана, приревновав к канониру…

– Нет, точно, я где-то читал.

– Вы, мужики, не о том, – вмешался Куманек. – Вторую операцию за короткое время крутим, и обе прошли, как по маслу. Как-то мне это…

Со всех без исключения лиц исчезло отрешенное блаженство, все стали хмурыми и серьезными, кто-то покривился:

– Не накаркай, зараза…

– Да я так, мысли вслух…

– А ты молча думай, как оно и положено…

Словно холодным ветерком просквозило по комнате. Мазур прекрасно понимал, в чем тут суть, – от суеверий никуда не денешься, особенно на флоте, испокон веков полнившимся суевериями.

Ему и самому не нравились такая тишь, гладь да божья благодать. Вовсе не факт, что на каждой операции кто-то неминуемо должен гибнуть или калечиться, но Куманек абсолютно прав: две столь гладких акции подряд поневоле заставляют насторожиться, вспомнить о законе подлости и ждать от судьбы подвоха. Иногда подобное везение – до поры. Океан свое возьмет, слишком уж он огромный, равнодушный и древний…

Вошел Адашев, повесил в углу у притолоки истекавший водой дождевик и патетически воскликнул, сияя:

– Нет слов, товарищи офицеры! Прекрасная работа! Командование непременно будет в восторге…

На него смотрели устало и хмуро, с должным чинопочитанием: пусть себе треплется, ему по должности положено. Лаврик, однако, не утерпел, громко откликнулся:

– Прекрасную поговорку я читал в сборнике пословиц, товарищ контр-адмирал: «Советскому патриоту любой подвиг в охоту». Народная мудрость себя оказывает, особенно в сочетании с диалектическим материализмом.

Адашев пытливо уставился на него, но особист взирал наивно и преданно, взгляд его был по-детски незамутнен, а выражение лица – насквозь политически грамотное. Мазур ухмыльнулся, про себя завидуя в душе: Лаврику в некоторых отношениях было полегче, положение ему позволяло вот так вот порой балансировать на грани в стиле бравого солдата Швейка.

Контр-адмирал чуть растерянно кивнул, соглашаясь, что народная мудрость – вещь неопровержимая, особенно в сочетании с самым передовым учением. Переступил с ноги на ногу – Лаврик определенно сбил его с накатанного хода мысли, – изрек еще парочку банальностей, чтобы не терять лица, и тогда только вышел, сославшись на срочные дела. Лица у всех смотревших ему вслед были одинаково бесстрастными, но каждый, поклясться можно, думал об одном и том же – тертый был народец, послуживший… Строго говоря, не было никакой производственной необходимости в том, чтобы Адашев торчал сейчас на «Ворошилове», а еще раньше на тральщике. Однако грамотно составленный рапорт с толковым напоминанием о том, что и сам контр-адмирал пребывал чуть ли не в боевых порядках, во всяком случае на переднем крае, иногда весьма способствует карьерному ходу и позволяет без мыла проскочить в наградные списки. Нужно только уметь грамотно себя подать. Немало блистательных карьер подобным образом смастрячено, немало орденов порхнуло на грудь – и вовсе не обязательно в двадцатом веке, и не только на одной шестой части земного шара. Тенденция, однако, справедливая для всего мира.

А в общем, не стоило забивать этим голову. Подобные вещи проходят по разряду неизбежного зла, и к ним следует относиться философски. Главное, в очередной раз вернулись с победой, и стыдиться нечего, право слово.

Часть вторая

Мореход в песках

Глава первая

Аравийская роза

Грохочущие динамики, понатыканные по всему периметру огромной площади, доносили звонкий голос Лейлы до самых дальних уголков – но Мазур, конечно, не разбирал ни слова из того, что она выкрикивала с нешуточными задором и убежденностью. Можно было, ясное дело, примерно догадаться, однако для российского уха певучие арабские слова звучали загадочной тарабарщиной. И плевать, в конце-то концов. Идеологической накачки с него хватало и дома.

Он просто стоял на прежнем месте, смотрел на девушку в аккуратном, песочного цвета френче, ораторствовавшую на прочно возведенной трибуне всего-то метрах в двадцати от него. Ее слова лились плавно и гладко, выдавая закаленного митингового оратора. Лейла в нужных местах помогала себе выразительными, отточенными жестами, то плавными, то резкими, щеки ее разрумянились, прекрасные черные волосы, ничем не стесненные, то и дело взлетали над плечами при особенно бурной жестикуляции. У нее был уверенный и непреклонный вид человека, насквозь знающего свои убеждения и готового при малейшей необходимости лечь за таковые костьми, – комсомольская богиня, очаровательное создание с пистолетом на поясе.