Жена журавля - Патрик Несс

Аманда попыталась пробиться сквозь толпу мужчин и женщин, наблюдавших за их перебранкой.

— Ну, и чего ты добиваешься? — спросила она. — Чтоб меня арестовали за неоплату химчистки?

Прямо перед Амандой остановился элегантный индийский бизнесмен.

— Мне кажется, вам следует оплатить этой леди химчистку, — произнес он с сильным ливерпульским акцентом. — По-моему, так будет правильно.

— Да уж, — сказал еще один приличного вида мужчина. — Все-таки это ваша вина.

— Это вина велосипедиста, — настаивала Аманда. — Это он на меня наехал, а теперь рассекает за сто километров отсюда, уверенный в своей правоте!

Женщина в сливках схватила ее за плечо.

— Посмотри на меня! — крикнула она. — Ты за это заплатишь!

— Не волнуйтесь, — сказал ливерпульский индус. — Она заплатит.

Аманда открыла рот для атаки. И даже приготовилась, к своему удивлению, пригрозить этой женщине как-нибудь физически — возможно, даже залепить ей пощечину (а то и вмазать кулаком), если та не уберет свою долбаную руку с ее плеча. Все-таки Аманда была достаточно рослой и плечистой, чтобы всякие хамки не связывались с ней, а пошли бы и поучились хорошим манерам, иначе…

Но не успела она открыть рот, как обнаружила, что по ее щекам снова неудержимо текут слезы.

Все вокруг смотрели на нее, не желая прощать ей несправедливость, которой она наполнила их день, и молча требуя, чтобы она немедленно все исправила. Она вновь попыталась что-то сказать, как-нибудь объяснить этой женщине, что ей следует сделать со своими запачканными штанами, но из горла вырвалось только сдавленное рыдание.

— Господи, — прошептала она. — Да что это со мной?

Через несколько секунд, которые показались ей вечностью, Аманда обменялась с пострадавшей визитками — под высокомерно-торжествующим взглядом двух симпатичных парней. А затем оставила их ко всем чертям, сколько бы это ни стоило, со всем их ménage à trois,[17] которого они так добивались, и провела остаток обеденного перерыва на маленькой лужайке возле офиса, лишь в последний момент, уже на скамейке, осознав, что осталась без кофе.

Это слезы злости, повторяла она про себя, вгрызаясь в сэндвич с салатом, приготовленный сегодня утром без майонеза, потому что иначе не успела бы завезти Джея-Пи к его няньке. Это слезы злости.

Впрочем, Генри прав. Разница невелика.

— У вас все в порядке? — спросил ее кто-то.

Незнакомка сидела на другой половине скамейки.

Аманда не заметила, как эта женщина туда села, но она тоже пила кофе с проклятыми сливками. Черт возьми, люди. На дворе январь!

Впрочем, на сей раз, слава богу, эти сливки потребляла женщина с добрым лицом, явно поколесившая по белу свету (Аманда сама удивилась, что подмечает такое) и вернувшаяся с неким знанием, которого Аманде, возможно, не приобрести до конца своей жизни.

— Долгий день! — сказала Аманда, смущенно откашлявшись. И вновь занялась своим сэндвичем.

— Ах, — сказала женщина. — Мифы говорят нам, что мир был создан за один день, и мы цинично считаем это метафорой, аллегорией, но в такой день, как сегодня, запросто может показаться, будто мы потратили все утро на сотворение Вселенной, а какой-то идиот все равно требует, чтобы после обеда мы собирались на чертово совещание.

Вместо ответа Аманда вежливо улыбнулась, чувствуя, как звоночки в голове начинают подсказывать ей, что, возможно, она делит эту скамью с сумасшедшей. Или все-таки нет? Эта странная женщина вроде бы знает, что говорит. И, несмотря на всю ее странность, сидеть с ней вполне уютно.

Странность, повторила про себя Аманда. Акцент у незнакомки и правда странный — то есть, несомненно, иностранный, но из какой она страны — сам черт не разберет. Скорее даже из какой-то другой эпохи. Аманда покачала головой. Видимо, все-таки Средний Восток. Или что-нибудь в этом роде.

— Мне очень жаль, — сказала женщина.

Но произнесла эти три слова не так, как обычно извиняются. Не так, словно ей и правда кого-либо жаль. Это «жаль» означало «простите».

Аманда подняла голову.

— Возможно, это прозвучит нелепо, — продолжала женщина, — но вы, случайно, не Аманда Дункан?

Челюсть Аманды застыла в полуприкусе.

— Жаль, если нет, — повторила незнакомка, на сей раз действительно с сожалением. — Удивительно, правда? Мы вроде бы не знакомы, но мне кажется, что когда-то уже встречались.

Пораженная Аманда резко выпрямилась:

— Кумико?

Ибо, что ни говори, это могла быть только она.

Велосипедист — скорее всего, тот же самый, черт бы его побрал, они же все выглядят как однояйцевые близнецы, с одинаково накачанными промежностями и чувством этического превосходства, — пронесся мимо скамейки так угрожающе близко к ним, что обе невольно отпрянули. Сэндвич Аманды шмякнулся на тротуар и распластался там, как случайная жертва уличного происшествия.

— Гребаные велосипедисты! — заорала она ему вслед. — Думаете, вы хозяева жизни? Думаете, вам все можно, да?

Поразительно. Ты мешаешь им ездить, даже если сидишь на долбаной парковой скамейке…

Аманда откинулась назад — без обеда, без кофе, без сил, — и вновь на глаза наворачивались слезы, слезы ярости, оттого что весь мир, похоже, разваливался на части, причем безо всякой на то причины, хотя ничего на свете не изменилось, кроме разве какой-то мелочи, которую она даже не смогла бы назвать, но которая отняла у нее то, что она считала собственной жизнью, и зашвырнула все это на высоченную гору, чтобы ей пришлось карабкаться туда — и в итоге обнаружить, что впереди лишь очередная гора, еще выше, и так с ней будет всегда, пока она жива на этом гребаном белом свете, и если это действительно так, то какой вообще в этом смысл — да и есть ли он, черт бы его побрал?

Под ее нос аккуратно подставили пару салфеток. Раздосадованная тем, как мгновенно и как далеко ее унес поток сознания, Аманда взяла из рук Кумико салфетки и вытерла слезы.

— Понимаю, — сказала Кумико. — Я тоже их ненавижу.

О чем она — Аманда сообразила не сразу. А когда поняла, разразилась очередными слезами.

На сей раз, впрочем, совсем незлыми.

— Печатная фирма «Дункан»!

— Это знаменитый художник Джордж Дункан?

— Это вы, не так ли?

— Да ладно, Джордж? Не скромничай? Я уже видела тебя в Интернете?

— Но у нас все закончилось. Я думал, что…

— Ничего не закончилось? Я видела, что ты выставил на продажу? На экране своего ноутбука? Так что ничего не закончилось, правда, Джордж?

— Я о том, что между нами все кончено. И ты это знаешь. Ты сама этого захотела. И тогда я с тобой согласился.

— Но это же было до того, как ты прославился?

— Прославился? Послушай, я просто…

— А эти цены, Джордж? Ты не слишком заламываешь?

— Это не наши сайты. И не наши цены. Мы даже не знаем, откуда это пошло. Оно как-то само взорвалось…

— «Мы даже не знаем»? Ты про себя и эту свою Кумико? Так ее звать, кажется? Кумико?

— Я сейчас повешу трубку, Рэйчел, и я не хочу, чтобы ты…

— Любовная парочка, творящая вместе шедевры? Как это мило?

— Тебе нужно избавляться от восходящих интонаций. Ты говоришь как имбецил.

— Прости. Я только хотел…

— Иди в задницу, Джордж. Я всего лишь пытаюсь быть милой. И вести себя дружелюбно. Хотя ты и разбил мое сердце…

— А вот это неправда. Все эти тайные свидания. Клятвы о неразглашении. Ты совсем не походила на женщину, которая отлично проводит время.

— Так нечестно? Мы ведь оба секретничали, разве нет? Нет, я, конечно, могу рассказать обо всем Аманде, если ты этого хочешь?

— Это что, угроза?

— …

— Я вешаю трубку. Серьезно.

— Стой. Подожди? Прости меня? Я знаю, какой я бываю ужасной. Правда. Но…

— Но что?

— Но твоя жестокость невыносима, Джордж. Ты никогда таким не был.

— Прости, я…

— И как раз это не выходит у меня из головы. Ведь на самом деле ты не жестокий? Потому что жестокость — такая обычная вещь в наши дни, ты просто не представляешь. У меня по жизни с каждым мужиком словно состязание какое-то. Кто из нас гаже? Кто грубее? Словно каждый из нас с самого первого взгляда собирается доказать, как он крут. И все эти свидания на самом деле превращаются в это… как его…

— Ристалище?

— Вот! В ристалище! И единственное, что тебе разрешается, это показать сопернику, какой ты крутой, какой непобедимый и как жестоко ты смеешься над его слабостями. Вот ведь как. Ты смеешься над ним. Над тем, как он глуп? И пускаешься во все тяжкие, только чтобы он никогда не смог посмеяться над тем, как глуп ты сам? О сексе меня лучше не спрашивай, да?

— Да я и не собира…