Дневник мотылька - Рейчел Кляйн

— Возвращайся, слышишь? Сейчас же! — снова послышался Дорин голос.

На этот раз он звучал у самого уха. Дора дернула меня за рубашку. Она тоже вылезла на желоб, и я подумала, что могла бы и ее утянуть за собой. Я обернула подол рубашки вокруг талии. Кожа больше не чувствовала обжигающего холода металла. Даже не знаю, как мы ухитрились доползти назад. Когда мы добрались до окна, я вслед за Дорой опрометью бросилась в комнату. Мы долго лежали рядом, накрывшись с головой одеялами, и прислушивались к шарканью шагов за дверью.

Я должна была ей рассказать о том, что видела в комнате. Что никакой Эрнессы там в помине не было, что на той кровати никогда никто не спал, что комната пуста и все покрыто густым слоем пыли, похожей на серую золу. Я умолчала о мотыльках, о крыльях и о луне.

Осторожно открыв дверь, я прошмыгнула через коридор в свою комнату. Какое облегчение — оказаться в собственной кровати! Я лежала, прислушиваясь, как бьется мое сердце. Оно так грохотало, что я была уверена — его стук эхом отдается в пустых коридорах, на всех лестницах. Наконец я успокоилась и уснула. Мне снилось, что я играю в баскетбол во втором составе. Во сне все было точь-в-точь как наяву, но преувеличено, как в красочных и шумных фильмах. Когда я встала, у меня все болело, как будто я действительно всю ночь играла в баскетбол.

Я все еще озираюсь по сторонам и не могу поверить, что на этот раз все-таки проснулась.

8 декабря

Если спросить Дору о событиях этой ночи, она скажет, что я вылезала на водосток, что луна светила мне в спину, пока я торчала под окном у Эрнессы, упираясь лбом в стекло. Только, мол, все мной увиденное было ненастоящим. Но я точно знаю, что это был не сон.

Невзрачные, обсыпанные пыльцой коричневые мотыльки, пляшущие в лунном луче и бьющиеся в стекло. Они копошатся у меня в голове, трепеща крылышками, они облепили мой мозг и стучатся, стучатся, стараясь вырваться из черепной коробки наружу.

Надо записывать дальше. Это меня отвлечет.

Летними вечерами мы с папой частенько сидели возле дома с фонариками на коленях, выискивая ночных бабочек. У некоторых из них на крыльях красовались темные полоски и фиолетовые «глаза», обведенные желтой каймой. При всей своей робости, они устремлялись к тонким лучам наших фонариков. Как-то раз в переплетениях жимолости, пьянящей ароматом своих цветов, мы заметили бледно-зеленого мотылька с длинными хвостами на кончиках крыльев, и хвосты эти развевались, как ленты в косичках у девочки. Это была павлиноглазка — сатурния луна — большая, как птица. Желтые «глаза» на ее крылышках переливались в лучах света. Бабочка улетела, а мы, не в силах сдержать восторг, часами шарили лучами там, откуда она появилась. Дожидаясь ее возвращения, мы коротали время за игрой — описывали окраску ее крыльев. Игра для поэтов. Мне больше всего понравилось — цвет морской пены, увиденной со дна моря в пасмурный день. Цвет влажного мха на скале. Цвет лепестков кизилового цветка, только-только выглянувшего из бутона. Цвет лунной поверхности, когда подлетаешь к ней на космическом корабле. Цвет хвоста кометы.

В конце концов пришлось идти в кровать, но заснуть не получалось. Я слышала шелест крыльев и биение крошечных телец о москитную сетку. В каждом шорохе мне чудилась зеленая сатурния луна — она стучалась ко мне в комнату, чтобы снова предстать передо мной во всем своем великолепии.

Почему моему отцу этого было недостаточно? Ведь ему стоило только вспомнить это хрупкое создание, вспомнить мелькнувшие среди белых цветов жимолости крылышки цвета морской пены. Это могло бы его спасти. Этот мотылек — самое прекрасное, что я когда-нибудь видела в своей жизни. Прекраснее, чем поэзия. Как он мог забыть его?

9 декабря

Я спросила у Доры, возможны ли галлюцинации без наркотиков. Уж она-то должна знать. Большой якобы эксперт по части галлюциногенов.

— Конечно, — ответила она, — это называется «психотическое расстройство».

Может быть, эти видения вызывает луна? Если нет, значит, я схожу с ума.

10 декабря

«Il arriva chez nous ип dimanche de novembre 189…»[14]Вот как далеко я продвинулась в чтении романа Алена-Фурнье «Большой Мольн». Завтра у меня развернутая контрольная по первым пяти главам. Вроде бы текст кажется не слишком сложным. Мне не придется часто заглядывать в словарь. Все, больше никаких ночных шатаний с Дорой и Чарли. Если придется просидеть до утра, высплюсь в выходные. Ненавижу ночные бдения, когда приходится заставлять себя что-то делать, а глаза так и норовят закрыться сами собой. Несмотря на всю эту свою интеллектуальность, Дора не очень-то напрягается в школе. Чарли вообще сказала, что «на все кладет с прибором». А я рада, что мне есть чем заняться. Все-таки надо заставить себя хоть что-то прочесть.

11 декабря

Утром София просунула мне под дверь записку: «Мы совсем с тобой не видимся. Ты целыми днями с Дорой и Чарли. Мне грустно».

Мне стало очень совестно, но я ничего не могу с собой поделать. С Чарли и Дорой я могу говорить об Эрнессе. Иногда я хочу говорить только о ней, все мои мысли вертятся вокруг нее. И с мистером Дэвисом я теперь тоже не вижусь. Зато уж Клэр, наверное, в восторге.

Я не хочу впутывать Софию.

Во время ланча я подбежала к ней со спины, обняла крепко-крепко и поцеловала. Мы решили в субботу вместе прогуляться в город. Походим по музею, потом перекусим где-нибудь. Мне бы надо этому радоваться, предвкушая удовольствие. Она — одна из моих ближайших подруг, одна из самых любимых подруг. А я принуждаю себя не пренебрегать ею.

Контрольная по французскому прошла отлично. Я за одну ночь одолела двухнедельный объем чтения, так что писала по свежим впечатлениям. Книга напоминает чудесный и запутанный сон. Детство — даже самое невеселое — со временем кажется нам уголком наших грез, куда мы случайно забрели однажды, а теперь и хотели бы, да не можем вернуться. Вот о чем надо было писать, а не о том, что задал мистер Дэвис. Может быть, потом у меня будет побольше времени, чтобы все это хорошенько обдумать. Постараюсь дочитать книгу на рождественских каникулах.

«Средни Ваштар». Ребенок делил свое безрадостное детство с призраками и дикими зверьками, и божество услышало его жестокие молитвы.

12 декабря

Я уже сто лет так не хохотала, как сегодня по дороге в город. В поезде София рассказывала, как ей удавалось в прошлом году ездить в город на свидания и при этом не лгать в ответ на вопрос, где же именно она провела время. Ей приходилось отмечаться, уходя из пансиона и возвращаясь. Мисс Оливо со своей трясущейся головой всегда была на страже, и на вопрос, где София была, у Софии всегда был готов честный ответ: «Я осматривала музей».

И точно, поезд как раз проезжает мимо музея, который, подобно греческому храму, величественно возвышается над рекой, и София успевала как следует осмотреть музей снаружи из окна поезда по дороге в город и обратно.

— Вот так мне удавалось не врать. Мисс Оливо, наверное, думала, что я действительно увлекаюсь искусством, потому что я «осматривала» музей практически каждое воскресенье.

София из тех девчонок, которые готовы подцепить парня где угодно — хоть на вокзале, хоть в кафе. Ее тогдашний бойфренд учился на втором курсе колледжа. Она рассказывала мне о нем, а я ей тайком завидовала. Их отношения казались такими утонченными. Чаще всего свидания проходили так: он сажал ее к себе на колени и пытался уговорить переспать с ним, а она делала все, чтобы не поддаться на его уговоры. Она слишком боялась, а ему в конце концов осточертело ее уговаривать.

Мы пробыли в музее около часа. Давно уже мне не было так спокойно. Удивительно даже, что я ни о чем не думала. В голове было так тихо, что я осознала, насколько привыкла к постоянному шуму.

Перед уходом из музея я спустилась на первый этаж. Там возле гардероба висела мамина картина. Я злилась на маму с самого Дня благодарения, но стоило увидеть эту картину, как весь мой гнев улетучился. Если бы только мама смогла снова обрести эту часть себя! Обожаю эту картину. В основном это абстракция, но в ней явно угадываются два образа, которые повторяются во многих маминых работах: сова в серебристо-желтых небесах и лодка на сияющей красной реке. Не знаю точно, что они означают. Иногда сова — это птица, а бывает, что голова совы приставлена к человеческому туловищу, и эта фигура истаивает в небе, подобно ангелам без ступней на полотнах старых итальянских мастеров. Иногда лодка пуста. Иногда мама сажает в нее человека. Я знаю, почему папа любил ее, любил до самого конца, даже когда он совершенно забыл, что такое любовь. Она была для него словно бабочка сатурния луна, и подчас он не мог этого вынести. Мама не может себе простить, что не сумела его спасти. Но он не желал спасения. Я — единственная, кому она необходима.