Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов

Петр I расправился с сыном, конфликтовавшим с апостолами европеизации России; Петр, упав на колени перед умирающим сыном, воскликнул: «Россия, понимаешь ли ты, что я пожертвовал своим сыном ради твоего величия?» Наконец, Петр I умер от пневмонии, которую получил, вытаскивая из воды тонущих матросов. За ним последовали царицы, захватывавшие трон в ожесточенной борьбе. Далее Петр III, муж Екатерины Великой, задушенный сторонниками своей жены в ропшинском замке. И сама Екатерина с ее завоеваниями, реформами, насилием и развратом, умирающая в туалете от инсульта: ее массивное грузное тело прижало дверь, не позволяя ее открыть. Слуги хотят помочь императрице, чьи стоны слышат из-за двери. Наконец дверь выламывают – слишком поздно: императрица умерла. Ее сын Павел I убит в результате военного заговора с молчаливого согласия своего родного сына Александра I. Согласно легенде, этот самый Александр будто бы отказался потом от власти и под именем Федор Кузьмич долго странствовал по Сибири, а вместо него похоронили кого-то другого. Николай I отравился, узнав о сдаче Севастополя. Наконец, Александр II, освободитель крестьян, был убит нигилистами.

Александр III, отец Николая II, умер естественной смертью. Но что он сделал, едва взойдя на трон? Собственноручно разорвал проект конституции, подготовленный Александром II, который был убит буквально накануне его обнародования.

Все эти события, происшедшие за двести лет, от Петра I до Николая II, убеждали Александру, что Романовых спасет только абсолютная власть.

Но даже если царица и заглядывала в этот момент в сумрак прошлого и в туман будущего, она никак не могла догадаться, что присутствующий сейчас на спектакле маленький паж через несколько лет окажется в этом же самом зале, но к тому времени русская корона уже упадет на землю, и грохот ее падения отзовется эхом во всем мире.

В тот день будут давать «Травиату» с великой Неждановой. Но главная разница будет не в происходящем на сцене, а в публике, сидящей в зале. Никаких парадных туалетов, почти нет драгоценностей, ни единого черного фрака. Только несколько смокингов там и тут, словно образцы вышедшей из употребления формы. Я уже не учусь в Пажеском корпусе, который упразднен. После спектакля перед занавесом произносят политические речи. Один из выступающих – бородатый и не очень элегантный г-н Альбер Тома, представляющий Францию. Когда мои взгляды обращаются к императорской ложе, то среди призраков уничтоженной царской семьи я вижу реального человека, которого в какой-то момент вынесут на сцену и чья речь вызовет громкие крики одобрения. Это Керенский.

В конце июля 1914 года мы – матушка, сестра и я – находились в Вильгельмсхафе по причинам, связанным с состоянием здоровья матушки. Возле санатория, где мы жили, находились Кассельская крепость и одна из обычных резиденций кайзера. Иногда мы видели проезжавшего Вильгельма II, который всегда театрально приветствовал левой рукой мою матушку, с которой был знаком.

В первый день августа мы были удивлены большой активностью военных. Солдаты без перерыва пели «Deutschland über alles»[17], и назойливость германского гимна побудила мою сестру, тогда еще совсем юную, запеть, без всякого злого умысла, «Deutschland unter alles» («Германия ниже всего»). За этот свой подвиг она через два дня после объявления мобилизации попала в Кассельскую тюрьму. Я был препровожден туда вместе с ней как «подданный мужеского пола враждебной державы». Мне в то время было тринадцать лет, сестре – двенадцать. Несколько солдат, конвоировавшие нас и еще нескольких пленных того же рода, что и мы, сообщили, что мы являемся шпионами, и толпа осыпала нас руганью и проклятиями. У ворот тюрьмы она прорвала жидкий кордон солдат и попыталась нас линчевать. Одного старика ударили по голове палкой, раненый молодой человек обливался кровью; я был ранен ножом, но благодаря своему широкому пальто – легко. На наши крики из крепости выбежали солдаты, разогнали толпу и спасли нас. За нами закрылись ворота тюрьмы. Пять дней мы находились в одиночном заключении, подвергаясь ежедневным допросам. Отпустили нас неожиданно. В это время наша матушка предприняла ряд действий, доказывая необоснованность нашего ареста. Но мы не могли покинуть город. Банки конфисковали вклады подданных враждебных государств, а карманных средств для возвращения было недостаточно. Наконец друг моей семьи, г-н Моисей Гинсбург, прислал нам через Швецию необходимую сумму в марках, что позволило нам собраться в путь.

Как видите, наши приключения были ничуть не трагичнее тех, что происходили в большинстве стран в первые дни начавшейся войны. Последующие катаклизмы, безобидной прелюдией к которым они явились, должны были стереть их из памяти. Однако уже здесь был невооруженным глазом заметен конфликт между вступившими в борьбу нациями.

Доехав до Берлина, мы узнали, что мой отец, как адмирал русского флота, находится в тюрьме. В момент объявления войны он находился на лечении в Карлсбаде и был арестован на пути в Россию. Но, даже оставив отца в тюрьме, мы не могли покинуть Германию. Для выезда требовалось специальное разрешение, в котором нам отказывали. Германские власти проявляли особую суровость к тем русским, кто казался им представителями правящего класса. К этому неудобству добавлялась суровость, выказывавшаяся к отцу определенными кругами Пруссии из-за его франкофильской позиции, которую он часто демонстрировал за время своей службы.

В Берлине оказалось немало наших соотечественников, задержанных, как и мы, так что мы встретили там многих знакомых. Чтобы удалить русских от границ, правительство кайзера сосредотачивало их в столице. Мало-помалу уехать удалось большинству, в первую очередь евреям, имевшим в Берлине деньги и важные деловые связи.

Так много русских оказалось в начале августа в Германии потому, что они привыкли путешествовать, а войны никто не ждал. Доказательством служит то, что вдовствующая императрица Мария Федоровна, возвращавшаяся в Россию из Дании, не подумала, что не следует ехать через территорию Германии, и не получила никакого предупреждения; когда разразилась война, она находилась на неприятельской территории. Впрочем, надо заметить, что благодаря особому распоряжению властей ее возвращению не препятствовали.

После десятидневных хлопот, в которых нам очень помогло знание немецкого языка, мы получили дозволение выехать в Россию через Швецию, но без отца; к досаде немцев примешивалось опасение, что он может занять на родине важный военный пост. Отец, которого мы часто навещали в тюрьме (не могу не отметить – безукоризненной в отношении чистоты и комфорта), предложил нам ехать без него. Он не хотел, чтобы полученное нами разрешение было аннулировано, ведь получить его вновь было бы еще труднее.