Дом на горе - Алексей Мусатов

— Поздравляю, Галина Никитична! Пробный урок проведен неплохо.

— Какой урок? — не поняла Галина.

— По вязке снопов!.. Ребята так полонены твоим мастерством — без ума ходят… Непонятно? Ведь у нашего брата, учителя, что ни шаг, то живой урок. В поле появился учитель, по улице прошёл, в дом к кому заглянул, а дети за ним во сто глаз следят, каждый жест ловят, каждое слово впитывают. Школа, она не только в классе, за партой — она повсюду…

— Фёдор Семёнович! Я тут подумала… — тихо сказала Галина, обратив лицо к дому на горе, освещённому закатным солнцем. — Преподавателя биологии у вас всё ещё нет… Если вы не возражаете…

— Ну вот… давно бы так! — просветлел учитель. — А я, признаться, хожу и думаю: потянет Галину Никитичну в родную школу, не скучно ей будет со старыми учителями?

— С вами-то скучно! — воскликнула Галина. — Да знаете, как мне давно хочется работать с вами!

— Ну, рад, очень рад! Слов нет!.. — Фёдор Семёнович смущённо покашлял, словно ему поднёсли дорогой и редкий подарок. — Завтра в роно поедем, всё и устроим…

Уставшая, со сладкой болью во всём теле, Галина вернулась домой. Присела на крыльце и задумалась.

Темнота ласково обволакивала землю. Сгладились резкие очертания домов, амбаров, и только неподвижная ажурная, точно резная, листва деревьев чётко вырисовывалась на фоне неба, и сквозь неё проступали спелые гроздья звёзд. Мерно застучал движок электростанции — он давал свет в правление колхоза и сельсовет, — ярко вспыхнули огни в окнах, и длинные полосы света легли через улицу. Где-то лениво урчала вода, играла гармошка и в лад ей звучала приглушённая песня.

«Хорошо здесь! — подумала Галина. — Три недели в селе пожила, а кажется, что и не уезжала никогда отсюда…»

За углом раздались грузные шаги. К крыльцу подошёл Никита Кузьмич.

— Так это правда, дочка? — встревоженно спросил он. — В Высокове решила остаться? Уговорил всё же тебя директор?

— Да, я надумала…

— Спасибо! Удружила отцу! — Никита Кузьмич тяжело опустился рядом с дочерью, скрутил цигарку. — Не вышла, значит, твоя линия?

— Ты о чём?

— А ты не маленькая, понимай… Замахнулась широко: в науку пойду, в городе жить останусь! А выше учительницы не поднялась. Да ещё где учительница? В деревне… Погодки твои вон куда взлетели! Андрюша Новосёлов в научном мире прижился, Дуня Спешнева в райисполкоме пост занимает, Камушкин — инженер на заводе… Неужто мы, Кораблёвы, других людей хуже?

— Да чем же плоха работа в сельской школе? — удивилась Галина.

— Ты лучше скажи, чем хороша. Это ваш брат, учитель, носится с нею, как с писаной торбой: мы, дескать, добрые семена сеем, детей растим, в люди их выводим, они нам всю жизнь благодарны. А того не замечаете, что жизнь-матушка посильнее всякого учителя и тут же, за порогом школы, стирает все ваши прописи и пишет своё. Да что там пишет! Топором на всю жизнь вырубает, ничем не сотрёшь…

— И жизнь учит, и отец с матерью. А учитель — в первую очередь! Я вот слова Фёдора Семёновича до сих пор помню.

— И чем Хворостов тебя прельстил, в толк не возьму! Ни сна у него, ни отдыха — как в плену у ребят! — Никита Кузьмич зло потушил окурок и поднялся. — Подумай, дочка… Влезешь в эту школу — не возрадуешься потом… света не взвидишь.

Отец ушёл в избу. Галина Никитична осталась сидеть на крыльце. Теперь мысли её были связаны с отцом и Фёдором Семёновичем. Она знала, что отец недолюбливает учителя. Это началось с давних пор, когда Фёдор Семёнович только ещё появился в Высокове. Он был живой, беспокойный человек, постоянно вмешивался в деревенские события, знал жизнь каждой семьи.

Когда в Высокове началась коллективизация, Фёдор Семёнович оказался активным её сторонником. Он горячо выступал на сельских сходках, писал корреспонденции в газетах, разоблачал проделки кулаков, безбоязненно обнаруживал спрятанный ими в ямах хлеб и угнанный в лес скот.

«Вроде как не учитель, а уполномоченный какой! — недоумевал Никита Кузьмич. — Не в своё он дело лезет… Держался бы около школы да ребятишек, а уполномоченных и без него хватит!»

Сам Никита Кузьмич, осторожный и недоверчивый ко всему новому, в колхоз вступать не спешил. Фёдор Семёнович не раз беседовал с ним, но Кораблёв продолжал выжидать и примериваться.

Учитель всё же нашёл путь в дом Кораблёвых. В артель записалась Анна Денисовна. Галина Никитична помнит, как они вместе с матерью привели на колхозный двор свою корову.

Вне себя от гнева отец выгнал их из дому: «За учителем потянулись, мне веры не стало… тогда и живите где знаете!»

Пришлось Фёдору Семёновичу приютить Анну Денисовну с дочерью у себя на квартире. Потом Никита Кузьмич помирился с женой, записался в артель, но обиду на учителя сохранил надолго.

В колхозе он также не раз сталкивался с Фёдором Семёновичем. Учитель ратовал за новую агротехнику, за травопольные севообороты, за сортовые семена; Никита Кузьмич стоял на том, что хозяйство надо вести попроще, особо не мудрствуя…

На крыльцо выглянула Анна Денисовна и позвала дочь ужинать. Потом вполголоса спросила:

— Чего тебе отец наговаривал?

— Он, оказывается, всё ещё Фёдором Семёновичем недоволен.

— Есть такое дело, — вздохнула мать. — Давненько плетется эта верёвочка, а конца не видно. Только было поладили — и бац, опять размолвка…

— А что случилось?

— Отец-то наш два года в кладовщиках ходил. Ну, заважничал, людей стал сторониться. Да и отчётность запустил. Фёдор Семёнович, человек партийный, решительный, возьми да и скажи об этом при всём народе. Отца, конечно, и сместили… Походи, дескать, в рядовых колхозниках, в поле поработай. Вот он и серчает на учителя, каждое ему лыко в строку ставит.

Глава 19. НА СТРЕМНИНУ!

Две недели шла уборочная страда. За это время Марина убедилась, с каким азартом и увлечением работали ребята в поле, как рвались они к большому, серьёзному делу, и в тот день, когда все хлеба были убраны, сама заговорила с Костей:

— И хитёр ты, Костюша! Тишком, шажком, а в работу влез, в самую сердцевину вгрызся. Тактик!.. Кем же мне считать вас теперь — членами бригады или так, с боку припёку?

У мальчика заколотилось сердце:

— Зачем «с боку»? Вы нас по артельному уставу зачислите, как положено. Ведь вам люди нужны…

— А ты уж и про это разведал? — покачала головой Марина. — Ну, что ж с тобой поделаешь! Приводи дружков вечером в правление, потолкуем.

— Есть привести! — гаркнул Костя и помчался сообщить новость приятелям.

Лица ребят расплылись в улыбке. Нет, только подумать: сама Марина Балашова согласна принять их в свою бригаду! Значит, их ребячьи руки чего-нибудь да стоят!

— Мы теперь годик-другой поучимся у Марины — и такие ли урожаи будем снимать! Глядишь, золотые звёздочки получим, — затараторил Прахов.

— Хватил!.. «Годик-другой»… Звёздочки знаешь когда загорятся? — возразил Вася Новосёлов. — Пока все секреты про землю не узнаем…

Даже Паша Кивачёв оживился в этот раз и спросил, поедут ли они в Москву.

— Обязательно! — заверил Алёша. — Кто богатые хлеба выращивает, всех в Москву приглашают. Там, говорят, на каждой улице по кино, и в каждом — новая картина. Вот уж я посмотрю!

— А я за кино не гонюсь… — тихо и серьёзно сказал Паша. — Мне бы на заводе побывать, посмотреть, как машины делают.

Костя не мешал приятелям разговаривать, а только слегка усмехался, но настроение у него тоже было расчудесное.

Вот только жалко, что Варя Балашова не пошла с ними в бригаду!.. А как было бы хорошо работать вместе! Он, скажем, косит спелую пшеницу косой или жаткой, а Варя следом вяжет снопы. Навязала сотню, две, тысячу, а Костя всё размахивает косой, идёт вперёд и вперёд, и люди кругом любуются их работой…

Приятели вошли в деревню. Встретив деда Новосёлова, они без всякого сговора так оглушительно поздоровались с ним, что старик даже приостановился:

— Что это вы сияете, как пятачки начищенные? Клад нашли? Или на рыбалке повезло?

— Дороже клада, дедушка. Мы теперь… — начал было Алёша.

Но Костя дёрнул его за рукав:

— Во-первых, не болтать прежде срока, а во-вторых… — Он оглядел запылённые лица ребят: — всем вымыться, переодеться. В самое что ни на есть лучшее. Не куда-нибудь зовут — в правление колхоза!

Дольше других Костя задержался взглядом на Паше Кивачёве и строго-настрого приказал ему сейчас же отправиться в парикмахерскую и остричься «под полубокс» или «под польку».

— И пусть одеколоном «Весна» побрызгается, — добавил Алёша.

Ребята разошлись по домам…

Колька был немало удивлён, застав Костю в избе перед зеркалом. Брат только что застегнул тугой воротничок белой рубашки и сейчас усердно зачёсывал на косой пробор мокрые волосы.