Планета Вода (сборник) - Борис Акунин

Больше из морской пучины ничего не всплыло.

На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.

Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.

Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.

Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.

«Мне сорок восьмой год, и у меня совсем никого нет», – сказал Эраст Петрович и заплакал еще безутешней. Маса тоже бы плакал. Он всегда говорил, что слезы, пролитые по достойному поводу, красят мужчину.

Но край моря озарился рассветом, тьма начала рассеиваться, и Фандорин вытер слезы ладонью. Ночь больше не скрывала очертаний окружающего мира. Мир этот был Эрасту Петровичу враждебен, а врагам показывать заплаканное лицо нельзя.

Нужно было вернуть себе почву под ногами. Хотя бы для того, чтобы расквитаться за Масу с этим ненавистным островом.

Сказано: «Когда происходит трагедия, благородный муж сначала укорачивается, а потом делается выше». Эраст Петрович вспомнил эту максиму и ухватился за нее, пытаясь понять смысл древнего рецепта.

Укорачивается – понятно. Вот он сидит и трясется, сломленный и сгорбленный горем, жалкая частица прежнего себя. Но что такое «становится выше»? Выше, чем прежде? Как? За счет чего?

Наверное, когда оборвана нить, привязывающая тебя к жизни, дух отрывается от земли. Выше взлетаешь, дальше видишь. Абсолютное одиночество – первый шаг к внутреннему покою и Великой Тишине, в которую не проникают звуки бренного мира. Видимо, мудрец имел в виду что-нибудь этакое.

Но в тишину, где пребывал Эраст Петрович, звуки и так не проникали. Он оглох. А внутренний покой еще надо было заслужить. Путь известен, он называется катакиути. Только теперь Сен-Константена, пожалуй, будет мало. Не хватит и всего германского рейха с его Адмирал-штабом и кайзером.

Фандорин больше не плакал. Он представлял себе, каким может быть катакиути против целой империи, и величие задачи наполняло душу желанным спокойствием.

Через минуту-другую взошло солнце, потянуло к Эрасту Петровичу по воде золотую дорожку.

Солнце двигалось со стороны острова Тенерифе. Его теплые лучи согрели Фандорина надеждой.

Может быть, «Лимон-2» не потоплен, а только поврежден и Маса сумел вернуться в Пуэрто-де-ла-Крус!

Эраст Петрович вскочил, по-собачьи встряхнулся и побежал в поселок. Нужно было торопиться, пока остров не пробудился ото сна.

Пирс был пуст. «Лимон-2» на Тенерифе не вернулся. На двери ангара Фандорин обнаружил два приклеенных черных волоса: вчера перед отплытием японец принял обычные меры предосторожности на случай несанкционированного проникновения в жилище.

Эраст Петрович долго стоял внутри, смотрел на следы Масиного обитания. Переделанная из обычной кастрюли рисоварка, юката, деревянные шлепанцы, два веера, картинка с видом Фудзи для красоты, еще одна с полуголой баядеркой, на матрасе забытая женская шаль неприятно яркой расцветки. Самый лучший человек на свете ушел, оставив после себя всякую никчемную дребедень, словно улетевшая бабочка, у которой с волшебно прекрасных крылышек осыпалось немного серой пыльцы.

Надежда умерла, но Эраст Петрович больше не плакал. Кажется, он начинал понимать, что значит «становиться выше».

Трагедия оторвала его от земли, подняла на такую высоту, с которой Германская империя казалась уродливым пятном на голубом теле планеты. И мысль о том, что придется прооперировать эту раковую опухоль в одиночку, теперь не представлялась такой уж фантастической.

Существует множество глупых и вредных поговорок, имеющих статус непреложной истины. Одна из самых дурацких – «один в поле не воин». Только одиночка и может быть настоящим воином – тем, кто не выполняет чьи-то приказы, а руководит войной сам.

Истории известны примеры, когда один целеустремленный человек повергал в прах целые державы. Например, граф Робер д'Артуа, обидевшийся на Филиппа VI и устроивший заваруху, продолжавшуюся больше ста лет и чуть не уничтожившую французское королевство.

Поставленная задача полностью заняла мысли Фандорина. Он больше не скорбел, не тосковал, не предавался отчаянию. Пожалуй, таким сильным, как сейчас, он еще никогда себя не ощущал. Мозг работал быстро, холодно, ясно.

Первый шаг очевиден. Подобно тому, как в четырнадцатом столетии поступил граф Артуа, нужно использовать для катакиути англичан.

Прямо из ангара Фандорин отправился в английское консульство, находившееся в центре Санта-Круса. Потребовал встречи с главным представителем его британского величества, на вопросы клерка ответил непреклонным молчанием, потому что ничего не слышал, и лишь громко повторил: «По делу огромной государственной важности».

Разумеется, пропустили.

Консул оказался именно таким, как надо: сухой джентльмен с непроницаемой физиономией и оловянными глазами, несомненный и стопроцентный сотрудник Special Branch. Они там все такие.

Британец пошевелил губами, о чем-то спрашивая. Эраст Петрович протянул ему записку следующего содержания:

«Кто я такой и как меня зовут, вы знаете сами. Торнтон вам рассказывал. Я знаю, кто убил его и его людей: группа майора германской разведки Шёнберга. Если хотите мне что-то сообщить, пишите. Я контужен, ничего не слышу».

Лицо Оловянного на время утратило непроницаемость. По нему, будто рябь по заросшему пруду, пробежал тик. Затем ряска вновь затянулась.

– Я не знаю никакого Торнтона, – дважды, очень отчетливо шевеля губами, повторил консул. – Какие убийства? О чем вы? Здесь тихое туристическое место.

Фандорин кивнул. Разумеется, всё осталось шито-крыто. Ни англичанам, ни немцам скандала не нужно.

Протянул записку номер два:

«Я сделал то, о чем договаривался с Торнтоном. Тайна Сен-Константена разгадана. Там, под вулканом, устроена база субмарин. Конспирация идеальная, но я знаю, где вход».

Теперь британец ответил не сразу, а после некоторого раздумья:

– Уходите. Вы или ненормальный, или…

Вторую половину Эраст Петрович по губам не разобрал, но это не имело значения. Консул не уполномочен на самостоятельные действия, поэтому на контакт не пойдет. На сей случай была заготовлена записка номер три:

«Запросите инструкции в Лондоне. Крейсер «Азенкур» должен высадить десант как можно скорей. Я буду на острове и скажу капитану, что нужно делать».

– Прощайте, сэр.

Фандорин поднялся. Консул сделал движение, будто хотел его удержать, но опустил руку.

Обычный винтик бюрократической машины. Но сообщение передаст, и этого достаточно.

Вполне удовлетворенный первым раундом боксерского поединка «Благородный Муж – Германский Рейх», Фандорин вернулся в ангар и крепко уснул. Вернуться на Сен-Константен все равно можно было только завтра, когда придет катер.

Свое вчерашнее отсутствие Эраст Петрович объяснил коллегам по лаборатории вот как: сказал, что утром нырял на большую глубину, испытывая аппарат, и не рассчитал регуляцию давления, из-за чего оглох и заработал жуткую мигрень. Вид у него был такой помятый, что все только посочувствовали.

А слух начинал понемногу возвращаться. Временами в стене тишины будто возникали трещины, и через них прорывались шумы внешнего мира. Ко второй половине дня травмированные барабанные перепонки повели себя еще пристойнее: Фандорин стал разбирать человеческую речь, хоть для этого и приходилось напрягаться. Слава богу, обошлось без разрывов. Когда воин в поле не только один, но еще и глух как пень, это, пожалуй, перебор.

К концу дня Эраст Петрович вспомнил, что обещал навестить девочку. Обманул. Вчера было не до того. А ребенок она бойкий, как бы не забеспокоилась и не отправилась на поиски «дяди». С Беллинды Дженкинс, пожалуй, станется.

Пока телеграмма из консулата пройдет по лондонским кабинетам, пока там обсудят ситуацию и примут решение, для которого, вероятно, надо будет собирать особое министерское совещание, пока военно-морское командование вкупе с Особым Отделом разработают операцию, может пройти несколько дней. Совершенно ни к чему расконспирироваться раньше времени. В понедельник, то есть уже послезавтра доктор Ласт явится с дежурным визитом в санаторий, и Кобра обязательно расскажет ему, что у одной из пансионерок объявился родственник. Вот тогда, пожалуй, придется перейти на нелегальное положение и дожидаться крейсера, сидя на горе. Там полным-полно укромных мест.