Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Это все, чего ты хочешь? Будь предельно честен со мной, стратег.

Парменион сглотнул слюну, поднял глаза и встретил пронзительный взгляд военачальника. — Нет, господин, это не все. Я хочу втаптывать своих врагов в пыль, повергать их в ужас. Хочу быть полководцем, как ты. Хочу вести людей на битву. — Вдруг он улыбнулся. — Я видел сон, который мечтаю воплотить в жизнь.

— Ты можешь не достичь всего, чего желаешь, — сказал Ксенофонт, — но я научу тебя всему, что знаю. Я дам тебе знание, но тебе решать, как им распорядиться.

Слуга принес им еду и разбавленное водой вино, и Парменион сел и стал слушать, как Ксенофонт рассказывал о Походе к Морю и тех бедах, что постигли греков. Он описывал свои стратегические ходы и успехи, но упоминал также о собственных неудачах и их причинах. Часы протекали незаметно, и Парменион чувствовал себя умирающим от жажды, отыскавшим Источник Всей Жизни.

Он ясно представлял себе все это — греки, деморализованные после сражения при Кунаксе, но все еще держащие строй. Персидский царь Артаксеркс, обещавший им безопасный путь через свое царство, а затем вероломно умертвивший их командиров, веря, что без лидеров греческие гоплиты станут легкой добычей для его кавалерии. Но солдаты сохранили дисциплину и стойкость. Они выбрали новых командиров, одним из которых стал Ксенофонт. В течение нескольких последующих месяцев греки шли через Персию, разбивая армии, высылаемые против них, и пересекая неизвестные земли. Трудностей, с которыми они столкнулись, была тьма — многочисленные враги, отсутствие укрытия, обледенелые равнины и бесплодные долины. И все-таки Ксенофонт держал их вместе, пока наконец не достигли они моря, и безопасности.

— Нет на земле воина, — сказал Ксенофонт, — способного побить грека. Потому что одни только мы понимаем природу дисциплины. Нет ни одного цивилизованного правителя, который не призывал бы греческих наемников для создания костяка своего войска. Ни одного. И самые могучие среди греков — спартанцы. Понимаешь ли ты, почему?

— Да, — ответил Парменион. — Наши враги знают — в своих сердцах — что мы победители. И мы знаем это в наших сердцах.

— Спарта никогда не будет завоевана, Парменион.

— Пока не явится войско с такой же подготовкой — и в большем составе.

— Но этого не случится. Наша страна раздроблена на города-государства, каждое из которых боится собственного соседа. Если бы Афины и Фивы вновь объединили силы против Спарты, то многие полисы испугаются этого союза — и объединятся со Спартой против него. Наша земля знает историю подобных противостояний. Союзы, которые заключаются и расторгаются, множество разрозненных групп, бесконечно предающих одна другую. Ни один из полисов никогда не одерживал полную победу. Нам бы покорить мир, Парменион, но мы никогда не сможем этого сделать. Мы слишком заняты, сражаясь с самими собой. — Ксенофонт встал. — Время уже позднее, тебе надо возвращаться домой. Приходи через три дня. Мы пообедаем, и я покажу тебе книги на будущее.

— А ты обучаешь своего сына? — спросил Парменион, вставая, чтобы уйти.

Лицо Ксенофонта омрачилось. — Я буду твоим учителем, и ты будешь задавать мне вопросы, касающиеся стратегии. Ты не будешь задавать вопросы, касающиеся моей семьи!

— Я прошу прощения, господин. У меня не было намерения оскорбить тебя.

Ксенофонт покачал головой. — И мне не следовало быть таким вспыльчивым. Гриллус — трудный парень; у него нет родины. Он, как и ты, хочет признания, хочет быть принятым. Но у него нет ума. Его мать была красива, Парменион, но она была также проклята ограниченным разумом. Словно боги, сверх всякой меры одарившие ее красотой, решили, что мозги станут для нее ненужной роскошью. Мой сын многое унаследовал от нее. Отныне мы не будем больше говорить об этом.

Ночная тишь уже накрыла город, когда Парменион одиноко брел по залитым лунным светом улицам. Высоко на акрополе он мог различить лишь высокую статую Зевса, да еще башни Бронзового Дома. Он вышел на широкую Выходную Улицу и остановился перед дворцом, глядя на стражей, карауливших вход. Дворец Цены За Скот, дом Агесилая. Странное название для обители Царей, подумал он. Один из древних Царей Спарты поистратился деньгами и женился на дочери коринфийского купца, чтобы обеспечить себе ссуду в четыре тысячи голов скота. С их продажи он и построил себе дворец. Парменион смотрел на величественное здание, на его высокие колонны, длинную, покатую крышу. Поначалу он думал, что древний Царь обладал хорошим чувством юмора, чтобы так назвать дворец, но теперь он вдруг понял, что это было скорее чувство вины. Вынужденный обручиться с иностранкой, он запечатлел свой позор, чтобы его разделили будущие поколения.

Странный народ эти спартанцы.

Единственный народ в Греции, признающий наследниками исключительно мальчиков и готовящий их к войне; единственный народ, позволивший женщинам выполнять физические упражнения и укреплять свою силу, чтобы рожать воинов во имя продолжения величия Спарты.

Парменион пошел дальше, пока не достиг прямой дороги к собственному дому. Здесь он остановился и полез по высокой стене, отыскивая пальцами трещины в камне. Распластавшись на черепичной крыше, он поддтянулся, чтобы посмотреть вниз на ворота своего маленького дома. Гермий говорил, что жестокая кампания против него окончена, но Парменион не верил в это. Держась глубоко в тени, он подполз к краю крыши и принялся в течение нескольких минут изучать аллеи, раскинувшиеся внизу, тщательно прислушиваясь и присматриваясь.

Убедившись, что все чисто, он засек движение с запада и увидел Гермия, бегущего вверх по вымощенной улице. Он уже готов был прокричать другу приветствие, как вдруг пять фигур выросли из тени и устремились к бегущему юноше. Парменион увидел палки и дубинки у них в руках. Гермий согнулся от удара, угодившего ему по черепу. Парменион встал и бросился с крыши, ногами вниз. Он приземлился на спину фигуры, закутанной в плащ, и услышал отвратительный хруст ломающейся кости; его жертва издала страшный вопль и упала на камни мостовой. Парменион упал вместе с ней, затем перекатом встал на ноги. Палка летела ему в голову, но он поднырнул по нее и впечатал кулак в скрытое капюшоном лицо. Капюшон откинулся назад, и Парменион узнал Гриллуса. Афинянин, с разбитыми в кровь губами, устремился в атаку. Парменион шагнул ближе и нанес два удара по корпусу, а затем — боковой слева ему в ухо. Гриллус тяжело шмякнулся на землю. Дубинка ударила Пармениона в спину, бросая его вперед, но он припал на колени и следующий удар блокировал ладонями. Схватив плащ противника, он потянул его на себя. Их головы столкнулись, но Парменион устроил так, что его лоб разбил нос противника. Нападавший высвободился и пополз прочь. Парменион подхватил упавшую биту и отчаянно закрутил ей, когда они к нему приблизились, ударив по руке ближайшего из нападавших. Парень, на которого он спрыгнул, лежал теперь недвижно на земле, а Гриллус убежал. Только трое стояли теперь перед ним, но один из них держал руку за спиной, другая же, ничем не занятая, свободно висела вдоль тела.