Синий бриз - Кристина Лестер

– В каком-то смысле. Я представляю работы художников из своего журнала. А вы что демонстрируете?

– А я… Только сам себя. – Он, как бы нечаянно, коснулся ладонью ее коленки.

– Оригинально.

– Да нет, – рассмеялся он, – я, видите ли, сдаю все это, – он жестом обвел стены и потолок здания, – под вот это… То есть под работы.

– А! Вы тот самый владелец выставочного зала?

– Да.

– Как вас зовут?

– Пьер.

– А меня Жозе.

– Отличное имя! Но его обладательница – еще более прекрасное существо, и я даже не знаю, есть ли на свете…

Типичный ловелас, сделала заключение Жозе. Она уже не стала слушать его, поняв, что в беседе с ним ничем интересным не пахнет. Но красив и прекрасно об этом знает. Пьер был светловолосый, как и она, с пронзительными карими глазами и утонченным лицом, его жесты, и особенно пластичные кисти рук, напоминали Жозе ее друзей-художников.

Она вдруг повеселела. Наверное, сейчас это будет лучшим лекарством для нее: легкий романчик с таким вот мужчиной, который через пару-тройку дней, когда они смогут, наконец, принять вертикальное положение, скажет, что все было замечательно и он никогда ее не забудет…

Она чуть прищурила глаза и, выбрав лучшую из своих улыбок, перебила поток его красноречия:

– Так что мы будем делать сегодня вечером, Пьер?..

Двух дней им оказалось мало. Трех – тоже. Неделя вышла недостаточно длинной… Пьер и Жозе стали проводить вместе двадцать четыре часа в сутки, и где-то даже это можно было бы назвать нежной дружбой с большим эротическим уклоном. Мадам Лоик пришлось взять на себя заботу о Сицилии, потому что Жозе почти не появлялась дома. Льюис, который тоже мог видеть ее теперь крайне редко, радовался одному: может быть, с новым романом она забудет свою безумную идею насчет отдельного выпуска?..

Ан нет. В редкие ночи, когда они с Пьером разъезжались по домам, Жозе упрямо рисовала, рисовала, и с каждым разом ей все больше нравилось то, что получалось… Она почти не спала весь месяц: стала тоньше, прозрачней, под глазами у нее залегли темные круги, но лицо при этом было абсолютно счастливое. Новому любовнику она ничего не рассказывала, к тому же ей было бы трудно обсуждать с мужчиной то, что произошло между ними с Шарлем…

Пьер, с молодости пресыщенный женским вниманием и, казалось, уже не способный открыть для себя ничего нового на ниве любовных утех, вдруг впал в какой-то юношеский восторг. Он просто ошалел от Жозе, и многое в его прошлом стало казаться теперь просто смешным, а романы с другими женщинами абсурдными: разве можно было любить и желать этот примитив, когда на свете родятся такие девушки, как Жозе?..

Они говорили обо всем на свете, им не было скучно, а у Жозе словно выросли крылья за спиной, потому что теперь ее принимали такой, какая она есть, и не требовали ходить по струночке. Даже больше того: Пьер был большим любителем всего подлинного и самобытного, поэтому обожал детские косички Жозе и не терпел, когда она, например, надевала на себя украшения. Теперь она забросила все свои каблуки и шпильки, перестала носить короткие юбки и тесные костюмы, наслаждаясь свободной одеждой. Она, конечно, старалась не терять привлекательности, ведь этого нельзя было допускать не при каких обстоятельствах, потому что… Наверное, некоторые заповеди Марка она впитала в себя так глубоко, что даже не заметила, когда стерлась грань между ее собственными вкусами и его наставлениями. Она знала: женщине нельзя терять красоту никогда, ни в какой одежде. Поэтому раз в неделю, имея склонность покупать обувь, независимо от того, нужна она ей или нет (у Жозе имелась великолепная коллекция босоножек и летних туфель – к зимним сапогам она относилась гораздо прохладней), они вместе с Пьером отправлялись гулять по магазинам.

– Господи, Жозе, зачем тебе столько? – удивлялся он.

– Я мечтаю стать сороконожкой, – прикрыв глаза, со стоном отвечала она.

Только что на ее левую ногу водрузили великолепное творение итальянских обувных мастеров, на толстой кожаной подошве с фирменным тиснением, а на правую она надела мокасину ярко-бирюзового цвета с золотыми розами из крашеной кожи, и думала, какие взять.

– Тогда у тебя появится шанс износить все в этом сезоне?

– Скорее – в этой жизни. – Она вздохнула. – Нет, так не возможно… мсье, я беру вот эти. – Она подняла левую ногу.

Сейчас, встречаясь с Пьером, Жозе начала понимать, что имеют в виду люди, когда говорят о крайностях. Только что она была скована по рукам и ногам умелой дрессурой одного мужчины, как тут же другой, не успев появиться в ее жизни, дал ей полную свободу, содрал с нее «чужую шкуру» и теперь воспевал натуральную Жозе. Это касалось не только ее характера, но и в первую очередь – внешности.

– Будь моя воля, я бы заставил ходить тебя по улицам голой. Ты потрясающе выглядишь в том, что дала тебе природа. Тебе ничего не надо, чтобы казаться еще красивей! – восхищенно говорил он.

Жозе радовалась его изощренным комплиментам, нежилась, как кошка, в этих пряных словах, которые тешили ее израненное самолюбие, а Пьер был готов сыпать ими с утра до ночи. Особенно – ночью…

Наступил конец ноября, выставочная деятельность в Париже пребывала в самом разгаре, и ближе к Новому году обещала только разнообразиться. Павильон Пьера не пустовал, на него уже выстраивались очереди. Жозе проводила там много времени, потому что на работе ей теперь было нечего делать: считалось, что у нее творческая командировка без выезда куда-либо, и к середине декабря она должна была предоставить Льюису вполне осмысленный видеоряд и соответствующее текстовое сопровождение своей истории в картинках.

Она просиживала все время в том самом кожаном кресле, в котором познакомилась с Пьером, теперь оно считалось ее персональным и стояло в уютном уголке демонстрационного зала. Из его кожаных глубин Жозе смотрела веселыми глазами на жизнь вокруг и быстро что-то зарисовывала. Она была настолько увлечена, что ей не мешали люди, а разговоры она не слушала, только иногда отвлекалась, если Пьер приходил к ней. Он видел, что теперь на ее щеках постоянно играют ямочки, и это явно означало, что она чем-то очень довольна.

Теперь она растворилась в той реальности, погрузилась в воспоминания, снова и снова переживая каждый миг и каждое слово, сказанное героями истории. Жозе творила свою сказку со счастливым концом, а окружающее казалось ей просто театральной декорацией, в которой она заблудилась…

Всю свою неутоленную страсть к Шарлю, разгоравшуюся с каждым листком ее работ только сильней, она выплескивала ночами на Пьера, прекрасно замещая одного другим. Ее не мучило ничего, что можно было бы назвать совестью или вроде того, что иногда мешает женщине думать об одном, а спать с другим. Просто Жозе была уверена, что рано или поздно ожог по имени Шарль отболит и заживет, и все забудется. В принципе, это могло пройти и без Пьера, но гораздо медленнее.