Серебряный волк, или Дознаватель - Алла Гореликова

Похлебка горячая, вкусная… пожалуй, вкусней обычного. То ли я проголодался сверх меры, то ли Серж подкатился ради меня к брату повару…

– Так что, Анже? Будешь рассказывать? Или… или не хочешь?

– Почему я должен не хотеть? Расскажу. Только, знаешь… наверное, завтра. – Я ищу взглядом серебряную змейку Лекиного амулета. – Надо еще кое-что посмотреть…

– Не рано? Отдохнул бы день.

– Уже отдохнул. Правда, Серж… честное слово. Я вполне в силах, да ведь с Лекой ничего и не случилось.

– Надеюсь, что так, – бурчит Серж.

2. Разговоры в «Бешеной корове»

В «Бешеной корове» малолюдно. В углу четверо возчиков неторопливо тянут какое-то вонючее пойло; еще один, в зюзю пьяный, храпит носом в стол. Хозяин, позевывая, приносит заказанные вино и сыр, равнодушно сметает в кулак три серебряных пенса.

– Ракмаиль приехал, – говорит Ясек.

– Вовремя. Вернешься с ним. Расскажешь отцу, что здесь творится.

– Я думал, мы все поедем… с Карелом.

– Его место здесь. Свет Господень, я рад бы был… но ему нельзя уезжать отсюда. А мы с Серым его не бросим. Таргала висит на волоске… на тонкой паутинке. У меня странное чувство, Ясек: будто мы, все четверо, выпали из ткани мира – и вот мир готов обрушиться, а мы, если догадаемся, сможем его удержать. И так жутко… не дай Господь ошибиться!

– Что ты хочешь делать?

– Не знаю… Если бы я знал! Карел прав. Мир с гномами – вот что нужно сейчас Таргале. Любой ценой. Я не стал говорить Карелу – но последние два дня только об одном думаю. Нам придется убрать с дороги деда. Любой ценой.

– Верно, придется. – Ясек кидает на Леку короткий испытующий взгляд.

– Но я не готов к такому. Мне страшно думать об этом… Я не уверен, что и в самом деле смогу… любой ценой. Как бы я хотел поговорить с отцом!

– Так отправляйся ты.

– Нет. Я останусь с Карелом. Не могу бросить его сейчас.

Неторопливый разговор за столом возчиков вдруг вспыхивает жарким спором. Ясек, прислушавшись, шепчет:

– Лека, слушай… они же о Кареле!

Тяжелая ладонь припечатывает стол, пинтовые кружки подпрыгивают.

– Трусость? Черта с два – трусость! Парень просто хотел мира. У него глаза на месте и сердце не из камня, он видит, до чего дошел его народ! И он сказал отцу: что за страну ты мне оставишь? Нищую и беззащитную? Да нас любой сосед возьмет сейчас голыми руками, а все из-за твоей ссоры с Подземельем… Вот как было дело.

– Ты, Мэтт, трепло! Потому – неоткуда тебе знать, о чем говорят во дворце.

– А вот знаю! Сводный брат моей благоверной как раз в тот день крепко выпил с королевским истопником – а тому рассказал трубочист, а трубочист, так уж вышло, слышал тот разговор собственными ушами, вот!

– Ну и дурак, выходит, твой трубочист.

– Может, и дурак… Может, и я дурак выхожу, что треплю вам тут насчет королевских дел. А только принц наш не трус и никогда трусом не был. Просто он больше думает о людях, чем о собственной славе, – оттого грозный наш король и осерчал. Где, мол, это видано, чтобы короли отступались от своего только потому, что их подданным надоели тяготы войны? А теперь…

– Знаешь что, Мэтт, – к столику возчиков подходит хозяин, – заткнулся бы ты, что ли. Я не хочу неприятностей со стражей.

– Ты мне не веришь?!

– Верю. Потому и говорю – заткнись.

– А ведь он прав, слышь, Мэтт… пошли-ка домой. Благоверная твоя, слышь, небось и спать еще не ложилась, ждет… пошли-ка…

Словоохотливый Мэтт и его дружок, пошатываясь, бредут к выходу. Двое других, переглянувшись, возвращаются к своим кружкам.

– А ты еще спрашиваешь, почему я не хочу увезти его к нам, – тихо говорит Лека. – Этот город – его. Надо только найти способ… придумать…

– Что мне сказать Ракмаилю?

– Да что угодно. Какая разница?

– Так ведь и вам, может, придется возвращаться с ним.

– Ну и что?

– Он скользкий. Любопытство таких типов может слишком дорого обойтись. Нужно правдоподобное и скучное объяснение. И чтобы вы с Серегой могли его повторить.

– Ну… скажи, ты не такой дурак, чтобы оставаться здесь на зиму. Скажи, мы с Серым нанялись в охрану, а ты решил вернуться домой. По-моему, достаточно скучно. Когда он уезжает?

– Послезавтра.

– Ну, значит…

Лека вдруг замолкает… замирает… и вскакивает, с грохотом опрокидывая стул:

– Они попались!

– Сядь! – Ясек хватает за руку, дергает. – Не привлекай внимания. Точно?

– Да… – Лека остается стоять. – Надо же что-то делать!

– Сядь.

Лека медленно, на ощупь, подбирает стул. Садится.

– Как их вытащить?

– Никак. Если Карел попался, мы с тобой и вовсе… двух шагов не пройдем. Будем ждать, Лека.

– Чего ждать?!

– Утра. Вестей. Чего-нибудь. – Ясек оглядывается на возчиков и наклоняется ближе к Леке. – Я думаю, король или отпустит их по-тихому, или поднимет такой шум, что услышит вся столица. Все зависит от того, в каком он настроении… насколько остыл после того разговора. Как знать: может, он уже пожалел, что отрекся от сына?

Время застывает. Леке кажется – он болтается посреди ночи, словно увязшая в патоке муха. Что-то происходит там, во дворце… нехорошее. Нет, дальше разговоров дело не зашло… пока. Но может зайти – судя по напряженной готовности Сереги. Такой же точно готовности, которая… Лека с трудом сглатывает вставший в горле ком. Он вспомнил. Точно так же он чувствовал Серого в тот день, когда они попались ордынцам. Серега, пожалуйста, не нарывайся! Король зол, не иначе… не зли его еще больше, не надо! Ведь Ясек прав, мы не сможем вас вытащить… У нас одна надежда – что вы выйдете оттуда сами. Глупая, немыслимая, почти несбыточная надежда. С тем же успехом, наверное, можно надеяться на поголовное вымирание гномов от насморка или внезапное превращение Анри Грозного в святого отшельника…

Лека прячет лицо в ладонях – не отвлекаться на внешнее, слушать, слушать, слушать… что там, как? Тихо. Тревожно. Господи, хоть бы обошлось! Серега… Карел… зачем, зачем я вас туда отпустил?!

Ночь ползет к рассвету – медленно, тягуче, невыносимо.

– Ясек… я его не чувствую! Вот только был – и нет!

– Ну так с него сняли амулет, только и всего. Между прочим, зная Серегу, я бы сказал, что он сам и снял.

– Но это значит…

Ясек задумчиво осматривает стол: пустой кувшин, крошки сыра… долгая была ночь. Встает:

– Пойдем. Теперь-то мы точно о них услышим, вот что это значит.

3. Площадь Королевского Правосудия

Они идут за процессией – в безмолвной, объятой изумлением и ужасом толпе. Кажется, люди слушают герольда – и не могут понять бесчисленных «да будут прокляты», «станет днем их бесчестья» и «такова моя воля». Только раз или два кто-то позади крепко выругался.