Россия и Запад: Парадигмы цивилизаций - Сергей Кара-Мурза

Г. Спенсер писал: «Бедность бездарных, несчастья, обрушивающиеся на неблагоразумных, голод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесняют слабых, оставляя многих «на мели и в нищете» — все это воля мудрого и всеблагого провидения».

Ницше говорит еще более жестко: «Сострадание, позволяющее слабым и угнетенным выживать и иметь потомство, затрудняет действие природных законов эволюции. Оно ускоряет вырождение, разрушает вид, отрицает жизнь. Почему другие биологические виды животных остаются здоровыми? Потому что они не знают сострадания».

Отцы политэкономии говорили о «расе рабочих» и считали, что первая задача рынка — через зарплату регулировать численность этой расы. Все теории рынка были предельно жестоки: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор».

Таким образом, право на жизнь дает только платежеспособность. Она не входит в число естественных прав, что бы ни говорили «мягкие» либералы. В первой трети XIX в. характер деградации английских рабочих был тот же, что у африканцев колоний: пьянство и проституция, расточительство, апатия, потеря самоуважения и способности к предвидению (даже в покупках). Социолог из США Ч. Томпсон, изучавший связь между расовыми и социальными отношениями, писал: «В Англии, где промышленная революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, социальный хаос, порожденный драконовской перестройкой экономики, превратил обнищавших детей в пушечное мясо, которым позже стали африканские негры. Аргументы, которыми в тот момент оправдывали такое обращение с детьми, были абсолютно теми же, которыми впоследствии оправдывали обращение с рабами».

Это — фундаментальные принципы, которые смягчались по мере роста национального богатства и совершенствования методов социальной борьбы. «Чистая модель», положенная в основание цивилизации, не изменилась.

В России дело обстояло иначе. Православие и вся русская культура отвергали расизм и его философию. Россия — община христианская и исламская, и здесь «право на жизнь» всегда было естественным правом. Человек, просто потому, что он родился в России и есть один из нас, имеет право на жизнь, а значит, на некоторый минимум благ. И это — не подачка, а право. За ним и стоит уравниловка, заложенная в корень цивилизации. Поэтому так болезненно и было воспринято вторжение западного капитализма.

Запад, разрушив традиционное сословное общество, устранил «уравниловку», а это есть не что иное, как отрицание права на жизнь, перенесение проблемы в сферу благотворительности. Это произошло и на уровне социальной философии, и на уровне обыденных житейских обычаев и установок. Ф. Бродель писал: «Эта буржуазная жестокость безмерно усилится в конце XVI в. и еще более в XVII в.». Он приводит такую запись о порядках в европейских городах: «В XVI в. чужака-нищего лечат или кормят перед тем, как выгнать. В начале XVII в. ему обривают голову. Позднее его бьют кнутом, а в конце века последним словом подавления стала ссылка его в каторжные работы» [153, с. 92].

Буржуазный Запад впервые в истории породил государство, которое сознательно сделало голод нормальным средством политического господства. К. Поляньи в книге «Великая трансформация», описывающей историю возникновения капитализма, отмечает, что когда в Англии в XVIII в. готовились новые Законы о бедных, философ и политик лорд Таунсенд писал: «Голод приручит самого свирепого зверя, обучит самых порочных людей хорошим манерам и послушанию. Вообще, только голод может уязвить бедных так, чтобы заставить их работать. Законы установили, что надо заставлять их работать. Но закон, устанавливаемый силой, вызывает беспорядки и насилие. В то время как сила порождает злую волю и никогда не побуждает к хорошему или приемлемому услужению, голод — это не только средство мирного, неслышного и непрерывного давления, но также и самый естественный побудитель к труду и старательности. Раба следует заставлять работать силой, но свободного человека надо предоставлять его собственному решению».

На международном семинаре в 1995 г., посвященном проблеме голода, историк В.В. Кондрашин говорил: «Страх перед голодом был одной из причин консолидации российского крестьянства в рамках традиционной поземельной общины. В течение столетий в условиях налогового гнета государства, помещичьей кабалы община обеспечивала минимальное приложение сил трудовых своих членов, удерживала массу крестьянских хозяйств от разорения. В общине традиционно была взаимоподдержка крестьян в случае голода. Общественным мнением была освящена помощь в деле спасения от голода слабейших крестьянских семей… К концу XIX века масштабы неурожаев и голодных бедствий в России возросли… В 1872-1873 и 1891-1892 гг. крестьяне безропотно переносили ужасы голода, не поддерживали революционные партии. В начале XX в. ситуация резко изменилась. Обнищание крестьянства в пореформенный период вследствие непомерных государственных платежей, резкого увеличения в конце 90-х годов арендных цен на землю… — все это поставило массу крестьян перед реальной угрозой пауперизации, раскрестьянивания… Надо сказать, что хроническое недоедание крестьян создавало в России социальную базу для большевизма и распространения уравнительных коммунистических идей».

Периодические вспышки голода возникли в России именно вследствие вторжения капиталистических отношений, и эти вспышки стали быстро подрывать легитимность государства. Российское монархическое государство перестало гарантировать право на жизнь, что и завершилось революцией.

Надо особо подчеркнуть, что такое понимание права на жизнь вовсе не является порождением советского строя и его идеологии. Напротив, советский строй — порождение этого взгляда. Согласно ему, угрожающая жизни бедность есть зло, несправедливость, которую можно временно терпеть как следствие бедствия, но нельзя принимать как норму жизни.

Вот выдержка из старого дореволюционного российского учебника по гражданскому праву выдающегося российского юриста:

«Юридическая возможность нищеты и голодной смерти в нашем нынешнем строе составляет вопиющее не только этическое, но и экономическое противоречие. Хозяйственная жизнь всех отдельных единиц при нынешней всеобщей сцепленности условий находится в теснейшей зависимости от правильного функционирования всего общественного организма. Каждый живет и дышит только благодаря наличности известной общественной атмосферы, вне которой никакое существование, никакое богатство немыслимы. Бесчисленное количество поколений создавало эту атмосферу; все нынешнее общество в целом поддерживает и развивает ее, и нет возможности выделить и определить ту долю в этой общей работе, которая совершается каждой отдельной единицей. Пусть доли этих единиц неравны, но доли эти есть и они обязывают все общество к тому, чтобы признать по крайней мере право каждого человека на обеспечение известного минимума необходимых средств на тот случай, если он сам по каким бы то ни было причинам окажется не в состоянии себя содержать. Другими словами, за каждым должно быть признано то, что называется правом на существование.

Мы знаем, что в прежнее время забота о выброшенных за борт экономической жизни лицах лежала на тех или других более тесных союзах — роде, общине, цехе и т. д. Но мы знаем также, что ныне все эти союзы оттеснены, а то и вовсе уничтожены государством; это последнее заняло по отношению к индивиду их прежнее властное место; оно претендует на многие, прежде им принадлежавшие права (например, право наследования); естественно поэтому, что оно должно взять на себя и лежавшие прежде на них обязанности. Только при таком условии вступление на место прежних союзов государства будет подлинным прогрессом, подлинным расширением общественной солидарности.

И действительно, как известно, призрение бедных, сирот и т. д. считается одной из государственных забот. Но все это нынешнее призрение построено на идее милости и потому не может не быть недостаточным, унизительным для тех, на кого оно распространяется. Между тем дело идет не о милости, а о долге общества перед своими сочленами: каждый отдельный индивид должен получить право на свое существование…

Признание права на существование окажет, без сомнения, огромное влияние и на всю область экономических отношений: положение «экономически слабых» станет прочнее и сделает их более устойчивыми в борьбе за цену предлагаемого ими труда и за лучшие условия жизни. Защищенные от опасности голодной смерти, они не так легко пойдут в сети хозяйственной эксплуатации.