Шахматы для одного - Александра Дмитриевна Тельных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно, это еще фигня, – вступил в разговор третий голос, – был у нас случай, ты, наверное, об этом знаешь. Пришел к нам работать после увольнения с одного места службы в другое один парень. Так как он уже работал следователем, но восстанавливался, его отправили на стажировку. Но у нас начальник по СУ отмороженный полностью, пиши, говорит, что ты следователь и расследуй от своего имени. И так еще нескольким стажёрам сказал, которые восстанавливались. Все бы ничего, только один из этих чудо следаков решил денежку срубить, его накрыли. Привезли в СОСК, а там он заявляет, так и мол и так, я стажер, ребята. Против него отказной вынесли, хотя вполне могли по 159 возбудить. Но потом прокуратура запросила на нас всех приказы и аттестации. В общем, более 50 уголовных дел в суд были отправлены не законно. Как вы думаете, хоть один приговор отменили? Черта с два, а люди уехали отбывать, кто 10, а кто 15 лет. Это я к тому, что законно, а что не законно.
– Итак, с момента подписания и опубликования указа Президента РФ. Вроде я прав, – снова заговорил второй голос.
– Согласен, – проявился четвертый голос, – По формальным признакам просто так никто приговор ломать не будет, я так думаю, что, заявляя треблвание об отмене приговора по указанным обстоятельствам, нужно аккуратно доводить до суда мысль, что если суд пойдет навстречу, то приговор можно не отменять, а изменить. У меня как-то в кассации из-за судейского косяка человеку по части 3 статьи 264 оставили условный срок, но отменили лишение прав! Представляете, как это звучит?! Совершил нарушение ПДД, в результате которого образовался труп, но лишать прав не надо. Пусть ездит дальше!
– По заявленной теме, – вдруг возобновился первый голос, – можно рассуждать и ссылаться на нормы права, но суды клали на закон. С нашими городскими судьями-криминалистами я давно знаком, есть выходцы из прокуратуры, но они тоже просчитываются на раз-два. Судьи-криминалисты просто офигевшие циники, передирают с принесённой следаком флешки ОЗ и фабрикуют из него приговор. Мозги сгнили давно, осталось непоколебимое убеждение в том, что невиновных в суде не бывает.
– Ну уж они создали вообще нечто! – возмутился второй голос, – исходя из их выводов, судья, ушедший в отставку, сохраняет звание судьи. Только в надзор, и не полениться дойти до Верховного.
– Если в России ничего не изменят, – заключил четвертый, – то и приговор ломать никто не будет. Надзор тоже какую-нибудь чушь напишет. Мне так кажется, что можно сразу в ЕСПЧ жаловаться, там к процессу более уважительно относятся.
Звонкий голос отвлек Ольгу от подслушивания разговора, ее пригласили в кабинет, где проходило собеседование. На то, чтобы очаровать юриста, Трубецкой потребовалось менее пятнадцати минут, и, получив приглашение на работу, она поехала домой.
На пороге дома ее ждала Александра Михайловна. Вид у нее был встревоженный, словно у воробья, мимо которого пронеслась пуля. Она всеми силами отмахивалась от надоедливых и пугающих мыслей и предчувствий, но безуспешно. Так всегда бывает, самая гадкая мысль имеет самые липучие свойства.
Увидев свою дочь, Александра Михайловна облегченно вздохнула и широко развела руки, впуска Ольгу в свои теплые, нежные объятия.
– О, дорогая! – прошептала она, улыбаясь и скрывая горячую, бегущую по щеке слезу.
– Мама, я, – начала Ольга, но не смогла договорить.
– Тш,все потом. Сначала отец.
Они вместе поднялись к тому самому лифту наверх, в полной тишине Александра Михайловна накинула на Ольгу плащ, вызвала лифт, поцеловала дочь в лоб и быстрым мелким шагом вернулась в гостиную. Шум открывающихся дверей и негромкий писк – сигнал оповестили Трубецкую о прибытии на место. Опустив голову и сильнее натянув капюшон, она быстро прошла по небесным коридорам к кабинету отца. Собравшись в один большой, твердый камень, Ольга постучалась и вошла, услышав разрешение.
В кабинете было темно и холодно, свет исходил только от кожаной лампы , стоящей на рабочем столе. Петр Алексеевич сидел в кресле, разыгрывая партию шахмат и отмечая каждый ход в своем блокноте.
– Итак, – словно гром в этой гробовой тишине разразились слова Трубецкого, – ты поговорила с сестрой по поводу наследства?
– Она не займет твое место, – отвечала Ольга, все еще стоя у самой двери кабинета.
– Почему? – не отрываясь от игры, грубым отцовским голосом спросил Петр Алексеевич.
– Зачем этот бессмысленный допрос, ты прекрасно знаешь ответ, – смело и твердо сказала Ольга, снимая капюшон и садясь в кресло напротив отца.
– Завтра твои сестры едут домой, – Трубецкой поднял голову и был теперь полностью в диалоге с дочерью, оставив без внимания недоигранную партию, – А ваших… с ними будет другой разговор.
– Посадите нас под домашний арест? – ухмыльнулась Ольга, – Я просила на день рождения лосьон от подростковых прыщей?
– Не хами мне!– закричал Петр Алексеевич, и крик его был сопровожден тяжелым ударом кулака по столу, так что фигурки подпрыгнули и перепутали свои места на доске, – Все намного серьезнее, чем вы там себе думаете, – немного помолчав,– Если еще осталось чем.
Приняв последнюю фразу отца как личное оскорбление, Ольга загорелась яростью. Она резко поднялась с кресла, задев коленями несчастный стол с несчастными запутавшимися фигурками, и зло выпалила:
– Я еду, когда посчитаю нужным.
– Ты никуда не уедешь из этого дома, – теряя голову, отвечал отец.
– Не желаю об этом больше говорить, – отрезала Ольга, собираясь уйти из кабинета.
– Ольга, стой! – возмущенно крикнул Петр Алексеевич, – Я с тобой еще не закончил.
– Мне все равно.
– Ольга! – выпрыгнул из кресла разъяренный отец, – Из-за тебя пострадала репутация всей семьи, из-за ваших капризов Евгения никогда не займет это кресло, из-за тебя чуть не умерла твоя сестра. Все еще все равно? Не думал, что воспитал дочь, неспособную брать ответственность за собственные решения.
– Отец, – тихо и мягко начала Трубецкая, – Я знаю, что виновата. И не избегаю ответственности, но не понимаю причин, по которым моя личная жизнь так интересует все Верховное Правительство.
– Вы нарушили закон, – разговор, пережив девятый вал, переходил теперь в более спокойное русло, и голос Петра Алексеевича становился все размереннее и ровнее.
– Какой? Почему он был принят?
– Так было необходимо, – уклончиво ответил Петр Алексеевич, так, как обычно отвечал на больших собраниях
