Каменный пояс, 1989 - Александра Гальбина

— Уйди, зашибу до смерти.

Слова эти подействовали мгновенно. Сержант попятился:

— Я это запомню. Плакать будешь кровавыми слезами… Псих!

Рота, пораженная происшедшим, построилась на дороге. Оставшуюся часть пути прошли на удивление спокойно, без попутных тренировок. Дронов сник, погас и до стрельбища никакого интереса к курсантам не проявлял.

Фрол был на взводе. Не отойди тогда Дронов, прибил бы его на месте. И тот испугался. Струсил как любой подонок. Такие сильны только в толпе. А один на один — трусливая мразь, готовая на подлость исподтишка. Открыто такие бить боятся. Они нанесут удар в спину…

Фрол видел, как возле Дронова образовался плотный круг сержантов. Они бурно возмущались. «Теперь, — думал Фрол, — надо готовиться к «разговору» в каптерке, или еще к чему-то…»

Вскоре Дронов повел свой взвод отрабатывать упражнение на учебном поле и тренировал до тех пор, пока вконец у всех не закоченели пальцы. Чтобы знали, как поднимать голову и возмущаться.

На огневой рубеж Фрол вышел окончательно замерзшим. Мокрое белье, такая же одежда неприятно холодили тело, забирая последнее тепло. Он лег на успевшую намокнуть плащ-палатку, вжался всем корпусом в грязь, поймал на мушку мишень и нажал на курок. Автомат молчал. Даже щелчка не последовало.

— А, баран тупоголовый! — закричал над ухом Дронов. — Кто магазин подсоединять будет?

Он кричал так громко, что и в части, казалось, знают, что Фрол такой тупой — без магазина и патронов хотел поразить мишень.

Курсант засуетился, вытаскивая из подсумка непослушными крючковатыми пальцами магазин. Но что-то не получалось, и он мешкал.

— Да быстрее ты, окорок безмозглый! Не ты один здесь! Тюфяк! — закричал Дронов и ударил по голове флажком.

И тут Фрола подбросило на ноги, он мгновенно перезарядил автомат и… В последний миг Дронов попытался поднять руку, как будто мог защититься этим. В глазах его мелькнул дикий страх, и он успел крикнуть: «Фрол!» Но автомат в руках Фролова припадочно задергался. Дронова сразу же отбросило назад, и все поплыло перед глазами курсанта. Автомат все дергался и дергался, потрясая его тело. Оружие словно приросло, прикипело к его рукам, и Фролов ждал, когда же кончатся патроны. Когда? Почему их так много? Ведь должно быть только двенадцать! А они все не кончаются…

Фрол открыл глаза. Над ним склонился Ваганов.

— Ну ты и спишь, — проговорил он. — И стонешь, и зубами скрипишь…

Фрол удивленно поворочал головой по сторонам, тщетно пытаясь различить в темноте стрельбище, Дронова, ротного. Но вместо всего этого из полутьмы вырисовывались ровные ряды коек, слышалось размеренное посапывание людей. Он чертыхнулся и спустил ноги с кровати. Нашарив тапочки, поплелся за другом в Ленкомнату. Проходя мимо дневального, глянул на часы. Два ночи.

— Чего поднял? — недовольно выговорил товарищу Фрол. — Еще спать да спать.

— Да ладно тебе. Еще выспишься за два года. На вот, поешь, — и он вытащил из-под стола сверток. Развернув бумагу, выложил на стол котлету с прилипшими хлебными крошками, начатую пачку печенья, около десятка карамелек, остатки плавленного сыра, завернутого в шуршащую фольгу, и пару кусочков сахара.

— Что столбом стоишь? Садись. Рубать будем. Ведь мне сегодня двадцать стукнуло.

Это надо же! У друга день рождения, а он совсем об этом забыл. Правда, помнится, что Ваганов говорил о мае. Фрол был не уверен, так ли это. Во всяком случае, на свою память не стал полагаться — мог и ошибиться.

— Ты бы того, пораньше сказал бы. Может, что-нибудь подарил бы тебе.

— Да садись ты, Фрол.

За два с лишним месяца службы Фрол привык к «ароматной» тушеной капусте, любовно прозванной курсантами «вонючкой». Перестал удивляться порционному салу, которое почему-то называется «мясом». Стало обычным и то, что картошку кладут в миски по ложке, зато кашу — черпаком. Ешь — не хочу. Не нравится завтрак — обед обязательно съешь. Не желаешь откушать обед — ужин уплетешь за обе щеки… И все-таки казенный харч с домашним не входит ни в какие сравнения. И все же, утверждали командиры, пустая каша да жидкий борщ намного калорийнее домашней пищи. А если командир говорит, значит, так и есть. Раздавшаяся талия Ваганова была тому подтверждением. И не важно, что Фрол и многие другие теряли свои килограммы. Кто-то теряет, а кто-то находит! Поэтому курсанты особенно и не расстраивались. Знали, что наступит время, и они будут уплетать самые лакомые, хоть и «менее калорийные» куски настоящего мяса, есть жареную картошку, тайно принесенную из столовой каким-нибудь «зеленым», по вечерам пировать в каптерке, добирая деликатесами то, чего не может дать однообразный солдатский паек. Знал об этом и Фрол. Но ему было противно наблюдать за сержантами и представлять себя на их месте.

Фрол старался побыстрее успокоить неугомонную утробу, уплетая котлету с печеньем. Вскоре стол опустел. Даже крошки и те курсанты заботливо собрали и отправили в рот.

— Между прочим, Фрол, день рождения просто повод, чтобы посидеть да и сержантам кое-что поднести. Понимаешь, прислали деньги. Так я в магазине накупил всего и дай, думаю, угощу командиров наших. Обрадовались. Облопались. Вот сейчас только отпустили. Думал, что больше оставят. Хрен там…

Фрол понял, что он ел объедки сержантской трапезы. Знай раньше — в рот бы ничего не взял.

— Давай через недельку тебе устроим день рождения. Деньги у тебя есть? Не расстраивайся, займу. Тогда капралы приставать к тебе не будут. Все же видят, как тебя клюют.

— Я и без них проживу.

— Ты не прав, Фрол. Прожить на гражданке без взятки можно. Но там ты будешь как все. Здесь же, чтобы быть как все, надо что-то дать «дедушкам», иначе ты будешь хуже всех.

— Знаю. Но жить так не желаю. Не хочу! Понял? Не хочу!

Последние слова он прокричал и пошел к двери.

— Псих! — крикнул Ваганов вслед другу. — Будешь как Шелудько чуханом! Чухан!

Ему было обидно, что Ваганов обозвал его чуханом. Но теперь он знал, что сержанты от него ничего не добиваются. Они хотят заклевать его, превратить в чухана. И ведь Фрол уже стал плясать под их дудку. Носился чистить сапоги, потешая роту, выполнял глупые распоряжения, рассчитанные на ненормальных, ослом молчал в каптерке, когда его «обучали». Нет, если он и дальше будет вести себя так, то человеком ему не быть.

Фрол, после того ночного разговора, охладел к земляку. Да и Ваганов перестал проявлять интерес к нему. Пусть служит как хочет. Он видел, как Фрол, не желая становиться чуханом, перестал чистить Дронову сапоги, выполнять его унизительные и глупые приказы. За это сержанты до судорог возненавидели Фрола. В роте ходила легенда, как однажды Фрола вызвали в каптерку — «воспитывать», так он там так отоварил Дронова, что тот три недели ходил в баню без роты, боясь показать свою фиолетовую грудь. Сержанты, рассказывали шепотом, бросились было его метелить, но он предупредил, что стоять не будет и обязательно кого-нибудь прибьет, а ночью горло перережет. И его отпустили.