В суровый край - Эдуард Вильде

У Александера Тоотса не было недостатка в материалах для заметок. Он был человеком, который, постоянно живя среди народа, глубоко изучил его жизнь, человеком, который так легко своих убеждений не меняет. Он снова и снова описывал те моральные причины, которые порождают экономическое и социальное зло. Этими причинами он считал лень, беспечность, безбожие, излишество в одежде, обжорство и пьянство, страсть к удовольствиям и т. п. Таковы, утверждал он, факторы, которые подрывают жизненные устои в народе, приводят нас на край гибели. Об этом свидетельствует и все растущее число преступлений. В конце своих писаний он, разумеется, напоминал о том известном средстве, которое только одно и может избавить эстонский народ от его кровных врагов-грабителей и снова вернуть эстонским хуторам мир, счастье и богатство…

Яану не терпелось как можно скорее избавиться от спрятанного у него добра… «В первый и последний раз», — твердо решил он. Парень не находил покоя ни днем, ни ночью. Он словно не был больше человеком. Борьба с самим собой, со своей совестью и гордостью едва не помутила его рассудок. Если бы он мог походить на тех, которые, не моргнув глазом, тащат в ночную пору из помещичьего или крестьянского амбара все, что им требуется, и разевают рот от изумления, услышав, что иной бедняк так не поступает… Они не боятся ни кары божьей, о которой им твердит пастор в церкви и чтец на молитвенном собрании, ни ада, ни черта, ни Страшного суда, который, как говорят, совсем уже близок. Они не знают волнений днем, ничто не смущает их покой ночью. Только Яан страдает, только он мучается и осуждает себя.

Яан решил было отправиться на розыски воров и заставить их поскорее забрать свою добычу, но однажды ночью они явились сами — Каарель Холостильщик и Ханс Мутсу.

— Ваше счастье, что пришли вовремя, — встретил их Яан, — не то попали бы в беду, да и я вместе с вами.

— А что?

— Да кое-кто в деревне уже пронюхал. Видно, что-нибудь заметили — то ли как вы ночью сюда заезжали, то ли еще что…

— А может быть, ты сам был неосторожен? Может, старуха или кто из детей проболтался?

— Не думаю. А то, что я сказал, — правда. Ходят слухи, будто здесь видали ночью гостей, будто мы стали жирно есть и еще черт знает что… Вам лучше здесь больше не появляться… Перееду, осмотрюсь на новом месте, тогда видно будет, смогу ли я вам еще помогать.

— Черт возьми, — выругался сквозь зубы Каарель, — может, дети брали с собой в школу слишком жирные куски мяса?

— Что бы там ни было, — ответил Яан, решивший любой ценой отделаться от них, — а вся эта история плохо пахнет. На хуторе Виргу завтра справляют свадьбу, старику некогда ходить да разведывать, а не то, голову даю на отсечение, он с урядником давно бы побывал здесь и наложил бы лапу на ваше добро. Берите скорее свое добро, пока на вас и на меня не свалилась беда, и носа сюда больше не показывайте.

Гости послушались.

Яан разбудил Кай, и та стала им помогать. Работали тихо, как крысы. Огонь в коптилке убавили насколько возможно, окно завесили, во двор с фонарем на сей раз вообще не выходили; ощупью разыскали в хлеву и на чердаке все, что там было спрятано.

— А ты взял свою долю? — спросил Каарель Яана.

— Да, раза два жарили мясо и каравай пшеничного хлеба съели. Да масла мать взяла несколько ложек.

Каарель сказал, что этого мало, что Яан может взять гораздо больше. Пусть берет еще что-нибудь.

Яан отказался, потом прибавил, что они могут дать кое-что матери — по своему усмотрению. Тогда гости обратились со своим предложением к Кай, и она взяла, что ей сунули в руки, — мясо, масло, мыло… Яану понравилось, что она не брала одежды: по-видимому, матери страшна была мысль видеть на себе или на детях краденые, как бы клейменые вещи. Она взяла лишь то, что могло утолить голод. Такая нетребовательность была в диковинку обоим ворам. Денег Яану они на этот раз не дали, сказав, что сначала надо сбыть вещи, и сообщили, что собираются сейчас же ехать на какую-то дальнюю ярмарку. Юку Кривая Шея поджидает их с лошадью где-то по дороге, в трактире.

Вещи быстро погрузили на дровни, и гости исчезли в непроглядном мраке. В лачуге потух свет, над нею тихо опустилась ночь… С этого дня обитатели лачуги, ворочаясь на своих жестких постелях, плакали не только от забот и голода. Новый кошмар стал душить их по ночам: страх и презрение к самим себе…

Теперь в доме была еда — не все ли равно, какой ценой она получена. Яан занимался тем, что подыскивал к Юрьеву дню новое пристанище. Почти каждый день он уходил на поиски. Эти хлопоты не казались ему тягостными, — напротив, они помогали ему рассеяться, отвлечься от своих дум.

Новая напасть подстерегала обитателей лачуги.

Однажды вечером маленький Микк вернулся из школы больной, слег, да так и остался в постели.

Кругом была эпидемия скарлатины, и Микк занес ее домой. Спустя несколько дней слегла и Маннь; теперь в доме было уже двое больных.

Яан спешно продал кое-что из своих инструментов, чтобы купить лекарства. Позвать врача было, конечно, не по карману. Поблизости его не было, а привезти из города — другие бобыли засмеют, а хозяева подумают, что Яан чей-нибудь сундук ограбил. Такой роскоши бобыль не мог себе позволить. Даже больные побогаче умирали без врача — говорили: болезнь от бога, против нее лекарства не помогут. Врачи, адвокаты и прочие земные помощники — они ведь для помещиков и других господ…

Дети лежали в бреду уже недели две, когда болезнь перекинулась на младшую — крошку Лийзи. Лачуга превратилась в настоящий лазарет, где стонут и хрипят. Хворая мать разрывалась на части. Иногда помочь ей прибегала Анни, но лишь урывками, на минутку. Женщина норой до того изматывалась, что, обессилев, падала, и Яану приходилось относить ее на кровать. Тогда она сама несколько дней лежала в постели, и единственным лекарем оставался Яан.

Маленькая Лийзи не смогла долго бороться с недугом. Она слабела, слабела и, наконец, угасла. В дом пришла смерть. Лийзи, мудрое дитя, покинула эту юдоль скорби, в которой очутилась не по своей воле.

После похорон девочки мать заболела. Уход за детьми, бессонные ночи, волнения и муки вытянули из нее последние силы. Микк и Маннь понемногу стали оправляться от болезни, спокойнее спали по ночам и днем уже просили есть, а бедная мать все металась в жару, громко бредила и стонала.

Между тем нужда в лачуге достигла предела. Яан постепенно превратил в деньги все, что у него еще оставалось. Похороны Лийзи потребовали расходов, болезнь матери вынуждала его то и дело бегать в аптеку. Вскоре в лачуге рядом с болезнью поселился еще и второй недобрый гость — голод. В доме, в хлеву, в амбаре — везде было пусто. Все, что имело хоть малейшую ценность, было продано, заложено хотя бы за одну-две копейки. Последний кусок постного мяса ушел на то, чтобы утолить голод детей.

Яан потерял из виду даже своих сомнительных друзей и помощников. Во всяком случае, они держались подальше от Вельяотсы. Вынужденная ложь Яана, сказавшего, что за его лачугой следят, явно напугала их. Теперь Яан досадовал на свою трусость. По дороге в аптеку он дважды справлялся в трактире Удувере и корчме Лехтсоо, не слыхали ли там чего о Каареле Холостильщике и о Юку Кривой Шее, но ему отвечали, что их давно уже не видно. Наверно, теперь они собирали жатву в других местах. Возможно, погнали краденых коней на дальнюю ярмарку или по каким-нибудь своим делам уехали в город.

Силы Кай быстро таяли. В минуты прояснения больная часто заговаривала о смерти и, казалось, ждала ее с нетерпением. Единственное, что привязывало ее к горькой жизни, были малые дети — ей не хотелось оставлять их в этом суровом, безжалостном мире.

— Если бы и их смерть унесла, — вздыхала она в тоске, — тогда бы и я отошла спокойно.

Но смерть со своей косой, миновав Микка и Маннь, остановилась у койки матери и жадно вперила в нее взор. Кай стала просить сына, чтобы он позвал пастора, ибо она чувствует, что близится ее последний час. Надо подготовиться в дальнюю дорогу. Мать жаловалась, что у нее тяжело на сердце, что ей нужно рассказать о чем-то пастору, что ее измученная душа нуждается в утешении. И еще она хотела напоследок причаститься.

Яан исполнил ее просьбу.

Однажды сани пастора подкатили к лачуге. Пастор Фрик был так закутан в огромную дорожную шубу, что из воротника торчал только кончик его длинного носа. Яан помог ему выбраться из саней и проводил в комнату, а старый седовласый кучер в ожидании пастора стал проезжать лошадь. В лачуге Яан помог пастору освободиться от шубы и высоких галош, в которых тот стоял, словно в двух колодцах.

Пастор Фрик был небольшого роста, у него было маленькое худое лицо, на котором, точно угольки, сверкали черные глазки. Этих глаз все очень боялись. Они, казалось, все видели, умели заглянуть в душу, а когда сверкали гневом, то грешников охватывала дрожь. Желтое треугольное лицо пастора было тщательно выбрито. Острый кончик носа почти соприкасался с тонкими синими губами. Редкие волосы, покрывавшие маленький череп, свисали, как змеи, почти до плеч.