В водовороте - Алексей Писемский

- Я? - переспросил барон, совершенно не помнивший, чтобы он говорил или отвергал что-нибудь подобное.

- Да, вы!.. Во вчерашнем нашем разговоре вы весьма обыкновенные поступки называли даже виной, - пояснил ему князь.

- А! - произнес многознаменательно, но с улыбкою барон.

- А вы не согласны с этою теорией? - спросила его Елена.

- Да, не согласен, - отвечал барон, хотя, в сущности, он решительно не знал, с чем он, собственно, тут не согласен.

- Но почему же? - спросила его Елена.

- Потому что преступление... самое название показывает, что человек преступил тут известные законы и должен быть наказан за то.

- А что такое самые законы, позвольте вас спросить? - допрашивала его Елена.

- Законы суть поставленные грани, основы, на которых зиждется и покоится каждое государство, - отвечал барон, немного сконфузясь: он чувствовал, что говорит свое, им самим сочиненное определение законов, но что есть какое-то другое, которое он забыл.

- Законы суть условия, которые люди, составившие известное общество, заключили между собой, чтобы жить вместе, - так?.. - пояснила Елена барону и вместе с тем как бы спросила его.

- Так! - согласился он с ней.

Князь при этом усмехнулся.

- Вот тебе на! - сказал он. - Ты, значит, отказываешься от нашего казенного юридического определения, что законы суть продукт верховной воли, из которой одной они проистекают.

- Нисколько я не отказываюсь от этого определения, и, по-моему, оно вовсе не противоречит определению mademoiselle Helene, так как касается только формы утверждения законов: законы всюду и везде основываются на потребностях народа и для блага народа издаются, - проговорил барон, начинавший видеть, что ему и тут придется биться, и потому он решился, по крайней мере, взять смелостью и изворотливостью ума.

- Нет, оно более чем одной только формы утверждения законов касается, возразила ему Елена, - а потому я все-таки буду держаться моего определения, что законы суть договоры[31]; и вообразите, я родилась в известном государстве, когда договоры эти уже были написаны и утверждены, но почему же я, вовсе не подписавшаяся к ним, должна исполнять их? Договоры обязательны только для тех, кто лично их признал.

- Если вы не признаете законов, то можете уйти из этого общества.

- Нет, не могу, потому что по русским, например, законам меня накажут за это.

- Да, по русским! - произнес барон с оттенком некоторой уже усмешки.

- Кроме того-с, - продолжала Елена, вся раскрасневшаяся даже в лице, всех законов знать нельзя, это требование невыполнимое, чтобы неведением законов никто не отзывался: иначе людям некогда было бы ни землю пахать, ни траву косить, ни дорог себе строить. Они все время должны были бы изучать законы; люди, хорошо знающие законы, как, например, адвокаты, судьи, огромные деньги за это получают.

- Я согласен, что нельзя знать всех законов в подробностях, - сказал барон, - но главные, я думаю, все вообще знают: кто же не знает, что воровство, убийство есть преступление?

- Положим даже, что это преступление, но наказывать-то за него не следует! - возразила Елена.

- Как не следует? - спросил барон, откинувшись даже в недоумении на задок стула.

Анна Юрьевна тоже взглянула на Елену не без удивления.

- Не следует-с, - повторила та решительно. - Скажите вы мне, обратилась она к барону, - один человек может быть безнравствен?

- Конечно, может, - отвечал барон, немного подумав: он уже стал немножко и опасаться, не ловит ли она его тут на чем-нибудь.

- А целое общество может быть безнравственно? - продолжала Елена допрашивать его.

- Не может, полагаю, - отвечал барон, опять как-то не совсем решительно.

- И теперь, смотрите, что же выходит, - продолжала Елена.

Барон даже покраснел при этом, опять полагая, что она его совсем изловила.

- Человек делает скверный, безнравственный поступок против другого, убивает его, - говорила Елена, - и вдруг потом целое общество, заметьте, целое общество - делает точно такой же безнравственный поступок против убийцы, то есть и оно убивает его!

Барон вздохнул посвободнее; он сознавал с удовольствием, что не совсем еще был сбит своею оппоненткою.

- Это делается с целью устрашить других, - произнес он, припоминая еще на школьных скамейках заученную им теорию устрашения[32].

- Эге, какую старину ты вынес! - заметил ему князь.

- Но мало что старину! - подхватила Елена. - А старину совершенно отвергнутую. Статистика-с очень ясно нам показала, - продолжала она, обращаясь к барону, - что страх наказания никого еще не остановил от преступления; напротив, чем сильнее были меры наказания, тем больше было преступлений.

- Но как же, однако, моя милая, делать с разными негодяями и преступниками? - вмешалась в разговор Анна Юрьевна, далеко не все понимавшая в словах Елены и в то же время весьма заинтересовавшаяся всем этим разговором.

- Да никак, потому что, в сущности, преступников нет! Они суть только видимое проявление дурно устроенного общественного порядка, а измените вы этот порядок, и их не будет!.. Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки находятся люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся выскочить из него; но и в таком случае они не виноваты, потому что, значит, у них не нашлось в голове рефлексов[33], которые могли бы остановить их в том.

- Но это же самое можно ведь сказать и про общество! - возразил уже князь Елене. - И оно тоже не виновато, что у него нет в мозгу рефлексов, способных удержать его от желания вздернуть всех этих господ на виселицу.

- Нет, у целого общества никак не может быть этого, - возразила ему, в свою очередь, Елена, - всегда найдется на девять человек десятый, у которого будет этот рефлекс.

- Но отчего же остальные девять свою волю должны будут подчинять этому десятому: это тоже своего рода насилие, - продолжал князь.

- Как подчиняются слепые зрячему - не почему более, и пусть он даже насиловать их будет: это зло временное, за которым последует благо жизни, отвечала Елена.

Последнего спора Елены с князем ни барон, ни Анна Юрьевна не поняли нисколько, и барон, видимо решившийся наблюдать глубочайшее молчание, только придал своему лицу весьма мыслящее выражение, но Анна Юрьевна не унималась.

- Если уж говорить о несправедливостях, - воскликнула она, тоже, видно, желая похвастать своими гуманными соображениями, - так войны вредней всего. Des milliers d'hommes combattent les uns centre les autres![115] Изобретают самые смертоносные орудия!.. Дают кресты и награды тем, кто больше зверства показал!

Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то за границей, развивал один француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль только, что она не все помнила из его прекрасных мыслей.

- Война войне розь, - сказал ей с улыбкою князь.

- Еще бы! - подхватила Елена.

- Какая розь! Всякая война есть смерть и ужас! - воскликнула Анна Юрьевна.

- Ужас, но необходимый, - опять прибавил князь и сам сначала хотел было говорить, но, заметив, что и Елена тоже хочет, предоставил ей вести речь.

- Войны бывают разные[34], - начала та. - Первая, самая грубая форма войны - есть набег, то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые войны государственные, с целью скрепить и образовать государство, то есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно не свойственные тому племени; наконец, войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее время и не повторялся уже больше в истории: за неаполитанских Бурбонов[35] никто и не думал воевать! Но есть войны протестующие, когда общество отбивает себе права жизни от какой-нибудь домашней тирании или от внешнего насилия: те войны почтенны, и вожди их стоят благословения людей.

- О, да вы революционерка ужасная! - опять воскликнула Анна Юрьевна, вполне уже понявшая на этот раз все, что говорила Елена.

Вообще, в области войн Анна Юрьевна была развитее, чем в других областях знаний человеческих, вероятно, оттого, что очень много в жизни сталкивалась с военными и толковала с ними.

- Мне, может быть, ничего бы этого перед вами, как перед начальницей моей, не следовало говорить! - произнесла Елена, с веселою покорностью склоняя перед Анной Юрьевной голову.

- О, как вам не стыдно, ma chere, - произнесла та, - но я надеюсь, что вы подобных вещей детям не говорите!

- Я думаю! - отвечала Елена голосом, как бы не подлежащим сомнению.

- Революционерные идеи, как бы кто ни был с ними мало согласен, в вас имеют такую прекрасную проповедницу, что невольно им подчиняешься! - сказал Елене барон.