Колонии любви /Сборник рассказов/ - Эльке Хайденрайх

Рита позвонила тогда Ильзе уже из поезда, на всякий случай, потому что если бы она одна пошла в пивную, то рано или поздно встретилась бы с Максом, а она хотела попытаться не встретиться с ним. Уж лучше тягучий вечер с Ильзе, а та заверила ее: ты должна познакомиться с Роландом, между нами еще ничего нет, понимаешь, я до сих пор балдею от постели с Олафом. Олаф шлет тебе привет, мы иной раз совершенно по-дружески встречаемся в «Багван-Диско», но Роланд не должен ничего об этом знать, он такой чувствительный. Именно тогда Рите захотелось сказать: «Ильзе, поцелуй меня в зад вместе со своим Олафом и безумно чувствительным Роландом. Честно говоря, я вас всех терпеть не могу», и она готова была поехать с вокзала прямиком в их пивную, в которой крутят крутое видео с Тиной Тернер и Дэвидом Боуи. Вместо этого ее прямо у вагона встретила Ильзе — лиловая юбка с коричневыми розами, полезная для здоровья обувь, красные губы, слишком большие серьги. Макс, Макс, Макс, думала Рита. Макс, где ты, помоги мне, я хочу красоты и любви, ну пожалуйста!

У дверей ей ударил в нос запах еды: Роланд готовил. «Я не голодная, сказала Рита, содрогнувшись, — я всегда ем в поезде». Они выпили в кухне шампанского, Ильзе хлебнула ложкой овощного супа и попросила: «Расскажи-ка о своей работе». Рита выдумала парочку захватывающих конфликтных историй и слегка раскаялась, когда заметила, с каким изумлением и восторгом слушает ее Ильзе, прямо-таки с открытым ртом, из которого капал суп. «Потрясающе, сказала Ильзе, — что с тобой только не случается», а Рита подумала: «Почему, черт подери, мне не удается наскучить людям настолько, чтобы они меня забыли? Теперь Ильзе опять начнет мне писать и звонить, звонить и писать, и этому не будет конца».

В кухню вошел Роланд, и тут же возник спор. Кто-то из них начал рассуждать о Красной Шапочке, и Рита не замедлила перевести дискуссию в плоскость абсурда: секс? Человек-волк, взаимопроникновение? Все дерьмо! Красная фуражка! Маркс! Речь идет об аутсайдере, все политизировано, пожиратель коммунистов.

Рита заметила, что она меж тем нарвала цветов, маленький жалкий букетик. Она положила их на скамейку и тяжело вздохнула. Ильзе, Роланд. Прочь от них. Она напишет письмо: «Дорогая Ильзе, сейчас наступила весна открытых окон…»

Боже мой, какая боль. Она стала для Макса такой же обузой, как для нее Ильзе? Покончить со всем, бросить на свалку? Прощай, твой Макс. И надо же именно в тот год, когда все и так шло вкривь и вкось, а сейчас всего лишь март. Собака отыскала под охапкой листьев ежа, заскребла лапами и залаяла. Она нехотя поплелась за Ритой, шагавшей твердо и энергично. Нет, она не станет ломать комедию. У них с Максом с самого начала все не заладилось. Уже само знакомство было болезненным, это случилось в тот день, когда Рита поехала в Кельн, без всякой видимой цели, просто потому, что бездействие означало смерть. Поезд проезжал через прекрасную местность вдоль Рейна, где она жила, когда была маленькой девочкой: юбка в складку, дневники, уроки игры на фортепьяно, любовные письма. За Буденхаймом был стеклянный завод Катарина, Катарина, подруга моя, где ты? Помнишь ли ты, как мы лежали на лугу и воображали себе, чем мог быть стеклянный завод? Это могло быть место, где жил заколдованный принц со своими зверями, а по вечерам сюда приходили заблудившиеся дочери угольщика и сначала готовили ужин и ночлег для себя, а только потом для зверей, и звери печально трясли головами и говорили: «Дукс!», а дочери угольщика проваливались через люк в подвал, пока не появилась одна, которая сначала позаботилась о зверях, прежде чем они отправились спать, и тут грянул гром, и сверкнула молния, стеклянный завод превратился в стеклянный дворец, и дочь угольщика стала там счастливо жить-поживать с принцем — Катарина, что сталось с маленькой девочкой и ее стеклянными мечтами? Стеклянный завод за Буденхаймом сделан из волнистого железа, а когда мы становимся старше, уже нет ни принцев, ни стеклянных дворцов, одни только удары грома.

В этих окрестностях Рита прогуливалась с Германом по виноградникам, она взобралась на спинку скамейки, а Герман пришил к подолу ее пальто кусочки норки, потому что самым модным этой зимой был фильм про Пирошку, а все девушки хотели выглядеть, как Анук Эме в «Мужчине и женщине», — с меховой опушкой по подолу. Тогда счастье длилось долго, целыми вечерами, теперь же минут пять-десять, когда мы занимаемся любовью молча, не разговаривая ни о чем.

В такси звучал Элтон Джон, «All quiet on the western front».[14] Рита попросила таксиста сделать крюк, чтобы дослушать песню до конца, но потом все же высадилась у своей любимой пивной, и все пошло как всегда. Там был маленький толстый поэт, весь в черном, они затеяли спор, кричали друг на друга, пили водку и чувствовали себя прекрасно.

Появилась Маша и продемонстрировала свои прекрасные груди, которые пришлись маленькому поэту как раз на уровень глаз, потому что Маша была под добрых метр восемьдесят. От нее пахло сотнями различных мужчин, а Рита послала всех мужчин к черту и захотела в Машины объятья, но для этого все они недостаточно напились. Рита переключилась на белый ром с сахаром и лимоном, им она напивалась мгновенно. Самое прекрасное в Маше было то, что она никогда не разговаривала, она просто всегда была тут, мягкая, шелковая, нервная, в руке бокал, а то вдруг внезапно исчезала, одна или с кем-нибудь, кто послал ей призывный взгляд.

Пришли двое музыкантов, эгоцентрик и экспериментатор. Эгоцентрик только что прибыл из Бразилии и настаивал на том, что ему одному удалось объяснить бразильцам, что такое танго. «Аргентинцам! — устало пробормотала Рита. — Танго — это Аргентина», а он заорал на нее: «Кто был там, ты или я?» — и поругался с маленьким поэтом относительно смысла абонемента на вечера солидарности в пользу Никарагуа. Музыкант-экспериментатор съел что-то некачественное, и его вырвало прямо на стол, после чего он выглядел так, как будто сейчас ударит эгоцентрика по морде. Рита очень надеялась на это, потому что в драках между друзьями было что-то освобождающее.

Маша удалилась с парнем, который обгорел в машине — на руках у него были толстые шрамы, поэтому он всегда носил рубашки с короткими рукавами, чтобы все их видели. За это Рита любила его, тут все было ясно и просто, и, кроме того, он был не в состоянии произнести ни одной разумной связной фразы. Пришел старик и с ним две девушки с запавшими глазами. У старика была пивная рядом с вокзалом, сегодня там выходной, и так как владельцы пивных не знают, что им делать по выходным, то обычно сидят в других забегаловках. Внезапно кто-то сказал: «А вот и Макс», и тут она впервые увидела его.

Тяжело дыша и цепляясь руками и ногами за землю, Рита взобралась вслед за собакой на склон холма. Та стояла, дружелюбно помахивая хвостом и удивляясь, почему хозяйка так медленно передвигается. На вершине холма Рита легла, выдохшаяся, на влажную мягкую землю, а собака лизнула ее в лицо своим теплым языком.

Они посмотрели друг на друга, он — длинный, худой и спокойный, и она маленькая и живая, а потом он сказал: «Знаешь что, мы оба должны уйти отсюда». Она сделала вид, что не слышит, потому что слова, о которых всегда мечтаешь и которые внезапно слышишь, вдруг кажутся просто глупыми. Вместо этого она пошла назад к стойке и попросила Лизу смешать водку с амаретто, Good mother называлась эта ужасающая смесь, и Лиза сказала тоже: «What's good about it» и «А ты сегодня вообще на это неспособна». Рита знала, что никогда и нигде ей не будет лучше, чем в этой убогой пивной с неоновым освещением, плохо вымытыми бокалами, с маленьким поэтом, поставившим пепельницу на голову эгоцентричному музыканту, и с музыкой, которую здесь слушали, это был как раз Лу Рид, он пел: «Please, say hello». Макс подошел к ней, стоявшей у стойки, и сказал: «Вот что, мне нужно уйти, встретимся в половине первого в „Старом Рокси“». Рита попыталась вспомнить, поцеловал ли он ее, вполне возможно, во всяком случае, ее сердце остановилось от светлой нежности к его горькому усталому лицу.

Она собралась с силами и пошла дальше. Собака растерянно прижалась к хозяйке, не понимая, почему та плачет. Неправда, что только большие катастрофы, такие, как война, пожар или рак, могут погубить нас. Сердце может разбиться и ясным мартовским днем, прощай, твой Макс. Против этого не существует никаких средств. Это было новое поколение, оно жестко расправлялось с запыленными чувствами, меж тем как Рита протащила через десятилетия свои выдохшиеся любови и нуждалась в них. Макс был на десять или двенадцать лет моложе ее, ему, конечно, легко было раскрыть окна и все выбросить, но попробуй это проделать, если тебе за сорок. «Проклятая свинья, — кричала Рита, — негодяй, подлец, кусок дерьма», — и пинала дерево ногой, пока ей не стало больно. Собака стояла в стороне с поднятым хвостом и прижатыми к голове ушами. Рита вздернула нос кверху и вытерла слезы рукавом. «Дерьмо!» — закричала она и опять пнула ногой дерево, прежде чем отправиться дальше.