Крест - Виталий Владимиров

Танки, лязгая гусеницами, урча сизыми выхлопами, вышли на набережную и на мост. В Белый Дом снаряды всаживали в упор, среди муравейника гражданского населения, на весь мир шла трансляция шоу-расстрела. Поначалу валил черный дым, потом взвились языки пламени, пожар никто не тушил и за несколько часов Белый Дом стал наполовину Черным. Словно Черная часть человеческой души взяла верх, одолела Белую.

А граница меж Белым и Черным - тот самый рубеж, то лезвие, рассекшее сообщество на "своих" и "чужих". Какой-то иностранный корреспондент, коверкая слова, просил Леонида, скажите в микрофон, а я передам на весь свет, что в России идет гражданская война. Леонид тогда воспротивился гражданской войны быть не может, Родина, значит, родные, единая по крови и языку нация.

А позже невесело признался самому себе: если, как на исповеди, взглянуть правде в глаза - все чужие друг другу. Как может быть "своим" "президент" Борис Николаевич, в ведь он клялся сыном своим и "пацанкой"? Или Петухов, бросивший Николая, когда к нему пришли... Тесть и теща, отнявшие у Леонида дочку, а потом и жену... Брат... Ерничал Николай над нательным крестиком Леонида в бане с высоким гостем, а недавно крестился всей семьей...

Октябрь, опять в октябре, как и семьдесят шесть лет без малого назад, пирамида России треснула, отслоив на "своих" и "чужих", на тех, кто у власти и при власти над этой землей, и тех, над кем эта власть есть. А расстрел Белого Дома убил наивную веру в торжество истинной демократии да быть того не может в стране, где извечно воровали, где даже в сказках своя мечта - чтоб рай земной чудом построился, по щучьему велению, да по моему хотению...

Бесконечна была русская равнина, однообразны жизненные устои, обычаи и занятия живущих на ней - так и возникло единство, приведшее к единому государству на равнине. Единому против врагов и нашествий.

Дарий, царь персидский, собрал войско и пошел воевать наших предков Скифию. Но скифы не приняли бой, а отступали в глубь равнины, засыпая колодцы и истребляя посевы. Дарий, устав от преследования, в послании спросил: "Почему не воюешь?" Скиф ответил: "Нет у меня городов, дорогих мне, есть только отцовские могилы".

В стране могил жили люди, привязанные к земле только памятью и смертью. Даль равнины неброской пронзительной красоты, казавшееся неисчерпаемым богатство недр, лесов, рек, зверя, рыбы, птицы - дар Господень. Да непросто дан - вывелась порода людей щедрая и вороватая, дикая и возвышенная, талантливая и юродивая, мистическая и безбожная.

Мой народ, моя нация, моя Россия, что умом никогда не постигнуть...

Единство Великой равнины переросло в монархию, а потом в империю, империя пала, но погибнуть ей не дано и переродилась империя в Архипелаг Гулаг. В наших генах сидит империя, империя Великой Равнины, империя нищего богача, крещеного коммуниста, убогого гения... Империстость, когда мир так съежился от геометрически распухающего прогресса...

Чужой среди чужих, Леонид ощущал себя вдвойне чужим после Октября. Странный ты, Ленька, вот я - крещеный, но в Бога не верю, а ты... признался как-то Николай. Как объяснить, кому Господом не дано, странность не только таланта, но и ощущение гармонии, единства с Создателем и Творцом, дающее свободу Духа, что нетерпимо для непосвященных...

Даровал же Господь Отчизну,

где лесов и полей - простор,

да где праздники вроде тризны,

что богата... на воре вор,

что земному сообществу кажет,

не стыдясь, свой срам,

где стоящий у власти прикажет

расстрелять талант

иль разрушить храм,

и встает россиянин,

осеняясь крестом

от высокого лба до пупа,

от плеча до плеча,

- и рукой в топоры!

и летят в тартарары

Храм Христа, мавзолей Ильича

и парламент расстрелян танками.

Жить две тысячи лет,

а за семьдесят пять

уничтожить цвет,

убить благодать.

Эх!..

И иной нам не видно доли.

Но в любви своей, в боли

к тебе, моя Русь,

я клянусь погубленной жизнью,

что мне дал Господь,

отняла Отчизна.

Леонид пошел в храм и поставил свечу. Постоял у иконы Николая-угодника, брата своего небесного, покровителя русских талантов. И сказал Господу: "Вразуми живущих на Родине моей, не допусти, чтобы мне или кому-то пришлось отвечать на вопрос соотечественника: ты кто? Россиянин я, как и ты, а не враг твой."

Глава шестнадцатая

Из своей боковой улицы Леонид вышел на проспект, встал на краю тротуара и поднял руку. Три или четыре такси с зелеными глазками, значит, свободных, проехали мимо, словно и не замечая голосующего пассажира. На этом месте они никогда не останавливаются, отстраненно подумал Леонид, хотя и в других местах тоже. Как только Леонид разуверился, тут же остановился какой-то частник.

- Сколько дашь? - спросил водитель, взглянул на лицо Леонида и кивнул головой. - Садись.

Замок в двери проворачивался, не открывался, наконец-то щелкнул. Не раздеваясь, Леонид прошел в комнату. Мама лежала на боку, лицом в подушку, одна рука откинута, другая синяя.

Телефон спаренный, занято, пришлось ждать в звенящей тишине.

Дозвонился до скорой. Нет, мы не ездим, вызывайте неотложку. Помощь на дому в районной поликлинике ответила - обмывайте, подвяжите челюсть, ждите, врач придет.

Леонид снял плащ, сел на кухне.

Защелкал, проворачиваясь снаружи, замок. Николай.

Молча поздоровались. Вместе вошли в комнату. Леонид объяснил про неотложку. Решили ничего не трогать.

Врач пришел около девяти вечера. Только глянул:

- Да у нее уже трупные пятна. Она умерла еще утром. Где она состояла, у нас?

- Нет, в клинике для старых большевиков, - ответил Николай.

- Вот туда и обращайтесь.

И ушел.

Откинули одеяло, повернули маму на спину. Лицо искажено, губа задралась, язык распух. Опустили веки, попытались закрыть рот, ничего не получалось. Николай принес с кухни чайную ложку, затолкали язык, стянули платком челюсть, но губа осталась задраной. Откинули одеяло, открыли форточку.

Утром - в поликлинику, получили справку. Вызвали агента, часа в два приехали, забрали маму в морг.

Начали разбираться. Нашли записочку. Маминым крупным, пожим на детский почерком: "Поделите все по-братски. Живите дружно".

День был тихий, солнечный. Леонид тревожился, но похороны прошли без сбоев, только музыка вымотала всю душу. Лицо мамы было спокойно красивым, смерть словно отступила и Леониду было совсем не страшно целовать холодный, как булыжник, лоб.

И поминки прошли светло и грустно, как свет лампады под иконой. Лишь позже Леонид осознал, что по-настоящему помянули они с Николаем маму, когда она лежала в комнате, а сыновья сидели на кухне и несколько часов ждали врача.