Семь тучных лет - Этгар Керет

– Я тут, мама, – говорю я, и у меня перехватывает горло. – Я в нашем доме в Варшаве.

Платно и ладно

Жена говорит, что я слишком добрый, а я утверждаю, что это просто она оченв, очень плохой человек. Мы всерьез поссорились из-за этого, едва начав жить вместе. Это произошло, когда следом за мной в нашу квартиру вошел таксист, который привез меня домой из университета. Ему нужно было пописать. Жена проснулась от шума туалетного бачка и вышла в гостиную не вполне одетой. Тощий таксист вышел ей навстречу из ванной и, застегивая ширинку, вежливо пожелал доброго утра. Моя жена выпалила «О господи!» и бросилась назад в спальню.

Ссора началась, когда Тощий ушел. Жена сказала, что это безумие – привести в дом едва знакомого таксиста и пустить его в туалет. Я сказал, что поступить иначе просто жестоко. В конце концов, вся сфера таксистских услуг построена на внимании к чувствам пассажиров. А водители колесят по улицам день-деньской в машинах без туалета, и куда ты прикажешь им облегчаться – в багажник? Пока мы обсуждали выдвинутое ею предположение, что я ненормальный, разговор шел вполне цивилизованный. Но как только я выдвинул обратную гипотезу – о том, что, возможно, значительная часть человечества приглашает таксистов зайти в туалет, и удивляет это лишь худших из нас, включая мою жену, – уровень децибелов стал расти.

Кончилось тем, что мы составили список из шести общих друзей, которым решили задать один и тот же вопрос: «Вы когда-нибудь приглашали таксиста к себе домой, чтобы он мог сходить в туалет?» Если большинство скажет «да», я могу и дальше приглашать к нам таксистов. Если большинство скажет «нет» – я прекращу. Если же будет ничья, я смогу и дальше приглашать таксистов, но извинюсь за то, что назвал жену плохим человеком, и неделю буду ежедневно делать ей массаж ступней.

Мы опросили наших шестерых друзей. Все они были на ее стороне.

– Но что же вы делаете, если оказываетесь в такси с водителем, которому очень-очень надо в туалет? – спросил я каждого. – Отворачиваетесь? Платите со словами: «Сдачи не надо, катайся, дружок, пока не обнаружишь под собой лужицу»?

И тут выяснилось, что я наделен уникальной и совершенно бессмысленной сверхспособностью чувствовать, когда людям надо в туалет. Обнаружилось, что для меня желания ближнего в этот момент прозрачны, как двери банка, в которые моя жена постоянно врезается, остальное же человечество пребывает в полном неведении относительно состояния чужих мочевых пузырей.

Все это происходило одиннадцать лет назад, но снова всплыло у меня в памяти в прошлую пятницу по дороге на свадьбу Амнона в киббуц Шфаим. Мы с Амноном ходили в один спортзал почти две недели, пока я не бросил тренироваться. Я знал его имя только потому, что при нашей первой встрече хозяин спортзала сказал ему: «Эй, Амнон, как насчет дезодоранта? – А после секундной паузы добавил: – Вот как считаешь, Этгар, разве так пахнуть – не преступление против человечества?» Я ответил, что никакого запаха не чувствую, и с тех пор мы с Амноном вроде как подружились. Честно говоря, когда мы случайно столкнулись в местном кафе и он пригласил меня на свадьбу, я несколько удивился. Но это же как повестка в суд: стоит конверту коснуться твоей ладони, как ты понимаешь, что придется явиться. Так уж устроены приглашения на свадьбу: чем меньше ты знаешь человека, который женится, тем острее чувствуешь, что обязан прийти. Если ты не появишься на свадьбе своего брата и потом скажешь: «У ребенка были боли в груди, я возил его в больницу», брат поверит, потому что знает: больше всего на свете в этот важный день ты бы хотел быть с ним рядом, а едва знакомый тебе Амнон сразу догадается, что больница – просто отмазка.

– Я не пойду на свадьбу какого-то вонючки из спортзала, – твердо заявила жена.

– Хорошо, – ответил я, – пусть я пойду один. Но когда мы опять поссоримся и я скажу, что ты…

– Не смей говорить «плохой человек»! – предупредила она. – Я ненавижу, когда ты так говоришь.

Ладно, я не стал говорить – но я так думал, пока добирался до киббуца Шфаим. Я ехал ненадолго. В приглашении сообщалось, что хупа состоится в 12.00, а в час дня в тельавивской «Синематеке» должны были показывать фильм моего бывшего студента.

В пятницу днем дороги обычно вполне свободны – от Шфаим до Тель-Авива езды будет полчаса от силы. Вот только сейчас уже 12.30, а хупа и не думает начинаться. Студент, снявший фильм, трижды позвонил уточнить, когда я приеду. Вернее, он позвонил дважды, а третий звонок был от его старшего брата, с которым я даже не знаком: брат хотел сказать мне спасибо за то, что я согласился прийти.

– Он не позвал ни одного преподавателя, – сказал этот старший брат, – только семью, друзей и вас.

Я решаю сбежать. Амнон видел, что я здесь, и чек я уже тоже сдал.

Усаживаясь в такси, я пишу Гиладу, что могу опоздать на несколько минут. Он отвечает, что ОК. У них какие-то технические неполадки, и показ задержится минимум на час. Я прошу водителя развернуться и ехать обратно к свадебному залу. Хупа только что закончилась. Я подхожу поздравить Амнона с женой. Он обнимает меня и явно совершенно счастлив. Я знаю, что моя жена поступает плохо, называя его вонючкой: он прекрасный человек, у него есть чувства и все такое. Но, если честно, от него и правда сильно пахнет.

Во время кинопоказа я получаю эсэмэску от жены: «Ты где? Друкеры ждут. Скоро шабат, им еще надо вернуться в Иерусалим». Друкеры – это наши ушедшие в религию друзья. Много лет назад мы вместе накуривались. Теперь в основном говорим о детях. У них так много детей. И все, слава богу, здоровые и прекрасные. Я бочком пробираюсь к выходу. Гилад видел, что я пришел. Этого достаточно. Через час напишу ему, что все было замечательно, а мне пришлось убежать сразу после показа. У выхода сидит его брат. Он смотрит, как я выхожу. В глазах у него слезы. Он плачет не из-за меня – он плачет из-за фильма. Со всей этой нервотрепкой фильма я почти не заметил. Если брат Гилада плачет, фильм, наверное, и впрямь хороший.

По дороге домой таксист бесконечно говорит о беспорядках в Сирии. Он признается, что не в курсе, кто там против кого, но ужасно радуется движухе. Он говорит, говорит, говорит, но я слушаю только его тело. Мужик до смерти хочет писать. Когда мы добираемся до моего дома, на счетчике горят тридцать восемь шекелей. Я даю ему пятьдесят и говорю, что сдачи не надо. На балконе в компании Дрора и Ракефет Друкер смеется моя жена. Нет, она не плохой человек.

Пастрама

Сирена воздушной тревоги застает нас на шоссе по дороге к дедушке Йонатану, в нескольких километрах к северу от Тель-Авива. Моя жена Шира останавливается на обочине, и мы выбираемся из машины, бросив на заднем сиденье воланчик и ракетки для бадминтона. Лев держит меня за руку и говорит:

– Папа, я немножко нервничаю.

Ему семь лет, семь – это возраст, когда говорить о страхе считается некруто и взамен используется слово «нервничать». В соответствии с инструкциями Командования тыла Шира ложится на обочину. Я говорю Льву, что он тоже должен лечь. Но он стоит, и его потная ручка сжимает мою.

– Ложись уже, – командует Шира, перекрикивая вой сирены.

– А давай играть в бутерброд с пастрамой? – говорю я Льву.

– Это как? – интересуется он, не отпуская мою руку.

– Мы с мамой будем хлеб, а ты будешь пастрама, и нам нужно сделать бутерброд с пастрамой как можно скорее. Вперед! Сначала ты ложись на маму, – говорю я.

Лев укладывается Шире на спину и обнимает ее изо всех сил. Я ложусь сверху, упираясь руками в сырую землю, чтобы не давить на них своим весом.

– Это круто, – говорит Лев и улыбается.

– Быть пастрамой круче всего, – говорит из-под него Шира.

– Пастрама! – кричу я.

– Пастрама! – кричит жена.

– Пастрама! – кричит Лев, и его голос дрожит не то от страха, не то от возбуждения. – Папа, – говорит Лев, – смотри, по маме ползут муравьи.

– Пастрама с муравьями! – кричу я.

– Пастрама с муравьями! – кричит жена.

– Фуууу! – кричит Лев.

И тут мы слышим снаряд. Громко, но далеко. Мы лежим друг на друге не шевелясь. Мы всё лежим и лежим. Под тяжестью собственного веса у меня уже болят руки. Краем глаза я вижу, как другие водители поднимаются с обочины и счищают грязь с одежды. Я тоже встаю.

– Ляг, – говорит Лев. – Ляг, папа, ты портишь бутерброд.

Я ложусь на минутку, а потом говорю:

– Все, игра окончена. Мы победили.

– Но это так здорово, – говорит Лев. – Давай еще немножко так побудем.

Мы лежим так еще чуть-чуть. Мама снизу, папа сверху, а посредине Лев и несколько красных муравьев. Когда мы наконец встаем, Лев спрашивает, где ракета. Я машу туда, где был взрыв.

– Судя по звуку, грохнуло недалеко от нашего дома, – говорю я.

– О-о-о-о, – разочарованно тянет Лев. – Теперь Лаав, наверное, опять найдет осколок. Вчера он принес в школу кусок железки от ракеты, на ней был знак фирмы и название по-арабски. Ну почему она так далеко взорвалась?