По следам большой смерти - Виталий Сертаков

А вслух сказал:

– Мое восхищение и признательность почтенному Председателю комитета Гоминьдана не знают границ. Если бы я только мог догадываться о чести, которой меня удостоит мудрый Ло Цзясу, я бы непременно прислал впереди себя посольство и выказал бы истинные знаки почтения, положенные для столь ответственного случая.

"Уфф-ф, макака обкурившаяся! Шагу без своры охранников не сделает, а прикидывается любимым отцом нации! Перед кем спину гнуть приходится, позорище…"

– Почтенный Председатель Ло Цзясу выражает обеспокоенность тем, что высокий гость погибнет, не пройдя храмовых испытаний. Председателю будет крайне неловко докладывать на совещании Госсовета, что он не смог отговорить президента России от столь опрометчивого шага. Председатель покорно просит извинения, но смеет надеяться, что мирный человек обдумает свое решение. Почтенный Ло Цзясу наслышан о мудрой политике северного соседа и будет крайне огорчен, если по его вине произойдет непоправимое…

Коваль покосился на Бердера. Тот чрезвычайно увлеченно разглядывал что-то на дне пиалы. Прохор Второй с неменьшим усердием изучал узор на потолке.

"Удружили боевые товарищи, ничего не скажешь! - скрипнул зубами президент. - Как же надо было постараться, чтобы это чудо желтокожее до такой степени запугать? Небось намекнули, что заразят Китай сибирской язвой, если с их Клинком что-нибудь случится…"

Артур повернулся к толмачу.

– Спроси у Председателя, есть ли другой путь обрести власть над детьми ваших снов? Например, Хранитель Бердер тоже когда-то прошел обряд послушания. Может, он мог бы меня обучить?

Все три китайца разом замахали руками.

– Это невозможно! Непосвященный не удержит детей чужих снов! Такими вещами не делятся!

Прохор Второй поставил свою пиалу на циновку. Видимо, этот жест означал поднятую руку, потому что жилистый старикан в красном повернулся к нему.

– Почтенным братьям не следует забывать, что этот мирный человек четыре года провел в лесной хижине и честно добился звания Клинка.

– Это вызывает уважение, - важно кивнул монах. - Однако никому не позволено выйти живым из Храма и вынести чужие сны.

– Тогда я вновь прошу об испытании, - повторил Артур.

– Скажи нам, мирный человек, - подал голос второй толстяк, доселе не произносивший ни слова. - Ты умеешь управлять своими снами?

В палатке стало очень тихо. Потрескивали угольки под бронзовым примусом, снаружи хрустели соломой лошади, вдалеке стучали топоры. Коваль задумался. Возможно, ему только что задали самый важный вопрос.

– Мне кажется, что никто не может управлять сновидениями, почтенный монах.

– Ты прав, мирный человек. Ты слышал о том, что у каждого послушника Храма есть четыре молодых наставника?

– Да, братья упоминали об этом…

– А у каждого из молодых есть четыре старших наставника. У каждого из старших либо тоже есть наставники, либо живы братья-поручители…

"Круговая порука, - хмыкнул Коваль. - Ясно, куда этот крендель клонит. Мол, на том свете найдем и в цемент закатаем, если что…"

– Послушник знает в лицо лишь двоих наставников. Еще двое остаются тайными, и увидеть их дано лишь в двух случаях. Либо когда послушник становится главой Ордена, либо если он нарушит Устав… - Монах сделал паузу, поймал взгляд Председателя. Тот движением век разрешил подчиненному говорить дальше. Толстяк ловким движением закинул в рот сухарик и широко улыбнулся будущему монаху.

– Мы будем твоими молодыми наставниками, если ты покоришь Девять Сердец и останешься жив. Никто ведь не сказал, что почтенный Председатель принадлежит к братии, верно? - уловив взгляд Коваля, хихикнул монах.

– Кажется, я вижу здесь только двоих молодых наставников, - поклонился Артур.

– Неплохо, мирный человек.

– И чувствую, что совсем не хочу знакомиться с двумя другими.

– Да спасет тебя божество, которому ты поклоняешься, от встречи с ними, - очень серьезно сказал монах.

8. ХРАМ ДЕВЯТИ СЕРДЕЦ

В синем хлопчатобумажном балахоне Коваль чувствовал себя голым и смешным. Волосяные веревки стягивали ткань на шее; ноги его обули в деревянные сандалии.

Он почти ничего не видел сквозь плотные шторки на окнах. Закрытая кибитка резво катилась по гальке, подпрыгивала на корнях деревьев и жидких мостках через ручьи. На третий день дорога ощутимо пошла в гору. Лесной пахучий воздух постепенно сменился свежим и холодным, исчезло цоканье копыт встречных всадников, не мычали быки, не доносились тонкие выкрики крестьянских детей в редких деревнях.

Коваль задействовал внутренний компас, стараясь хотя бы определить направление. Он был заперт снаружи, четверо сопровождающих скакали вплотную к дверям. Периодически возница просовывал в щель под облучком хлеб и пробковую флягу со свежей водой. Оправляться приходилось на ходу, в деревянное ведро. Только по ночам будущего послушника выпускали размять ноги и ополоснуть лицо. Молчаливые охранники в синих плащах бродили вокруг, выставив длинные пики. С холодом и тряской Артур справлялся легко, гораздо тяжелее было перенести жажду и непривычную еду. Казалось, что бесконечный вояж никогда не закончится.

На четвертый день они долго стояли под снежной крупой. Коваль чувствовал, каким разреженным стал воздух. Высота составляла уже не меньше двух с половиной тысяч метров. Когда за шторками начало темнеть, впереди раздался топот. Возница перекинулся с встречающими несколькими отрывистыми фразами, и всё опять надолго стихло. Затем колеса дернулись и покатили, проваливаясь в глубокий снег. В эту ночь охранники не зажигали факелов, они спешились и подталкивали повозку на крутых подъемах. Дважды они отзывались на свист, и дважды сзади доносился скрип закрываемых ворот.

Артур понял, что провожатые нарочно выжидали, пока спустится мрак.

По его прикидкам было около трех ночи, когда экипаж одолел последний тридцатиградусный подъем, и обитые железом колеса загрохотали по камням. Артур смежил веки и осмотрелся внутренним зрением. Еще до того, как открылась дверца, он заметил, что находится в удивительном месте. Здесь пахло мокрой древесной корой, кислым металлом и сладкими благовониями. Сюда доносилась свежесть от нетающего горного снега и глубоких незамерзающих озер. К созданию Храма приложили руку несколько поколений строителей, совершенно не знакомых друг с другом и с первоначальными чертежами. Артур не мог объяснить своего странного ощущения. Храм походил на кусок пластилина, из которого каждый мастер лепил что-то свое. Или на переживший несколько перепланировок старый доходный дом. В нем успел застрелиться граф, затем квартировали разночинцы, затем из приемных нарезал соты пролетариат, и, в конце концов, под пляски цыган пьянствовали новые русские людишки. Каждый принес что-то свое и выпустил это свое в извилистые лабиринты…