Жюльетта - Луиза Вильморен

— Ах! Да, действительно не хватает свечей, я пойду их поищу. Позовите меня сразу, как только оденетесь.

— Оденусь? Зачем? Я не одеваюсь для обеда в постели…

— Вы уже не хотите уезжать сегодня вечером?

— О! Нет, это было бы слишком грустно, у меня осталось бы ощущение, что вы на меня все еще сердитесь. Мы уедем завтра, завтра утром. Это решено. Теперь я займусь косметикой, а вы идите и возвращайтесь побыстрее, мой дорогой. Не заставляйте меня ждать.

Он вышел, отнес чемоданы и быстро вернулся к Жюльетте. Она стояла на лестнице и, держа в руках пакет со свечами, укачивала его, как ребенка.

— Что вы здесь делаете? — спросил он ее.

— Я слушаю шепоты.

— Дайте мне две свечи.

Она согласилась дать их только в обмен на спичечный коробок. Он принял этот обмен без возражений. Их руки соприкоснулись, отчего он слегка смутился. Жюльетта настояла на том, чтобы зажечь те две свечи, которые он должен был взять с собой, и сказала ему:

— Вам весело. Вы вдвоем. Я же одна и ничем не занята. Быть светом вашего вечера — занятие, которое мне понравилось бы.

— Вы не свет его, а тень.

— Тень? Что ж, и это мне тоже подходит.

— Не могли бы вы оставить меня в покое?

— Не забывайте, что я умираю от голода, — возразила она.

— Как всегда. Потерпите еще немного. Разве вы не понимаете, что я начинаю сходить с ума.

— Вы выражаетесь, как моя мать, — заметила Жюльетта.

— Ваша мать? А мне казалось, что вы одна на свете. Я думал, что на всем белом свете у вас нет никого, кроме меня?

И не дожидаясь ответа, он стал спускаться по лестнице, не отводя глаз от двух маленьких язычков пламени, заставлявших его думать о руках Жюльетты.

Рози, лежа в постели, улыбалась:

— Почему только две свечи? — спросила она, в то время как он вставлял их в стоявшие на камине подсвечники и переносил их на стол. — Мы, мне кажется, купили их шесть, восемь, десять?

— Да, десять, но это было бы слишком много.

— Слишком много? Но почему?

— От них очень жарко, ничто так не нагревает воздух, как свечи.

— В самом деле? — спросила она.

Нахмурив брови, блуждая мыслями, как казалось, где-то далеко-далеко, Рози принялась есть. Она отправляла в рот кусочки курицы, похоже, не ощущая их вкуса. Довольно долго обед влюбленной пары протекал в безмолвии. Ландрекур не разговаривал, и у Рози, сидевшей с отсутствующим видом, тоже не было желания прерывать молчание.

— Это забавно, — произнесла она вдруг, — насколько ваши замечания напоминают мне замечания моих старых гувернанток, которые мне приходилось слышать, когда я была ребенком. Это были старые провинциальные дамы, монахини и вообще разные особы, имевшие склонность к поговоркам и рецептам. «Ничто так не нагревает воздух, как свечи». Когда я услышала эту фразу, у меня буквально защекотало в носу от запаха отвара из четырех цветов и я почувствовала благоухание листьев эвкалипта, которые кипятили в моей комнате, когда я была простужена. Можно подумать, что вы были воспитаны пожилыми людьми совсем другого времени.

— Пожилыми? Совсем нет. А что касается времени, то оно индивидуально. Определяющим моментом здесь является вовсе не эпоха. Время — это, по-моему, чисто личностная реальность. Из-за которой как раз иногда и получается, что двух людей, живущих в один и тот же момент, разделяет непреодолимое расстояние. Люди соединяются, но им редко удается пройти все расстояние от одного к другому. Любовь приветствует любые надежды, любые планы на будущее, любое стремление к сближению. Она творит особое время для двоих, время преходящее, которое она побуждает нас принять за бесконечное. Но в один прекрасный день оно рассеивается, все возвращается на круги своя, возвращает нам ощущение перспективы и позволяет нам, уже обретшим свое место и вернувшимся в свое время, разглядеть человека, вид которого, несмотря на кажущуюся его близость, еще больше увеличивает ощущение нашего одиночества. И однако для многих людей достаточно жить с кем-нибудь, чтобы не чувствовать себя одинокими, и они предпочитают ссоры или подчиненное положение отсутствию общества. То, что их не понимают, возвеличивает их в собственных глазах и дает им повод жаловаться, что, как вы знаете, всегда доставляет удовольствие. Однако бывает, что встречаются два существа близкого друг другу времени, то есть времени, имеющего одинаковую природу, и тогда…

— Ладно! Вы говорите невеселые вещи, — прервала его Рози, — и если это результат моих размышлений по поводу нагревающих воздух свечей, то мне было бы лучше помнить, что молчание — золото. Кстати, заметьте, я начала с того, что помолчала. Андре, дорогой, я, как и все остальные люди, тысячу раз думала о том, что вы только что сказали. Все это банально, как ночь и день, и потому совсем не забавно. Я предпочитаю розы тревогам. Так что вы видите, что и я тоже могу смотреть тайне в лицо. Если бы я позволила себе погрузиться в отчаяние, то у меня пропало бы желание делать что бы то ни было, и я, как и другие, говорила бы: «А что это даст?» С таким девизом можно, конечно, что-то сэкономить, но вот с этим «А зачем?» преуспеть в коммерции никак не удастся. Я не хочу ставить себя в пример, но я всегда чего-нибудь хочу, а это имеет еще и ту хорошую сторону, что дает повод моим друзьям доставить мне удовольствие. Я никогда не буду знать, что такое жизнь, но я знаю, что я люблю многих людей и многие вещи, которых не найти нигде в других местах. А что касается этих пресловутых расстояний, о которых вы говорите как об источнике страдания, то я, напротив, благословляю их, поскольку гораздо чаще, уверяю вас, испытываю желание отдаляться от людей, чем видеть, как они приближаются ко мне. Люди так склонны к фамильярности. «Сохраняйте дистанцию». Разве вам не повторяли это по десять раз на день, когда вы были ребенком? Я не могу поверить, что наши родители и гувернантки стали бы внушать нам этот принцип, смеясь, облизываясь и похлопывая нас по спине, если бы осознавали, что позже мы станем его жертвами. А что касается одиночества и страха перед ним, то это всегда доказательство того, что человек стареет и именно возраст внушает нам страх. Однако мы должны были бы уже к нему привыкнуть. Вы, мой дорогой, вы уже рассуждаете, как старик. Каждую минуту я жду, что вы вспомните изречение: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Ха! Большое спасибо, вот радость-то! Если бы молодость знала? Тогда бы на земле жили бы одни старики, и именно поэтому молодые инстинктивно не доверяют опыту старших. Каждый раз, когда я открывала какую-нибудь книгу по философии, я думала: «Мой Бог, каким надо быть старым, чтобы писать подобные вещи». Эти книги чрезвычайно опасны: пока ты их читаешь, ты чувствуешь себя очень умным, и вдруг, бах, когда ты ее закрываешь — прощай юность, тебе уже сто лет. Андре, я говорю об этом со знанием дела: одна из моих подруг на это попалась. В понедельник мы с ней расстались, да, в один из понедельников, накануне она выиграла миллион в казино, она была свежая, легкая, говорила о любви, и ее душевное состояние было дай бог каждому. И вот, встречаю я ее снова в субботу, да, именно так, не в пятницу, а в субботу, и как только я вошла к ней, я увидела, что она стала совсем другой. Трудно поверить, но, вместо того чтобы разговаривать по телефону, она держала в руках книгу. Я сказала себе: «Это забавно, как это ее меняет». Тогда я ее спросила, не заболела ли она, не утомило ли чтение ей глаза. Она ответила мне: «Нет, но я поняла». — «Что ты поняла?» — «Я поняла, что мы живем, как дураки, и что есть нечто совсем иное…» Я ответила ей: «Побереги себя, моя дорогая, ты пропала. Не думай, если хочешь, ни о чем, но не думай об ином». Она пожала плечами и отвернулась от меня. И каков результат? Вам угодно знать, каков был результат? Сначала, стараясь дать нам почувствовать, что мы дураки, она переполнила чашу терпения своих друзей. Теперь мы избегаем ее, а дети не называют иначе, как «Наша бедная мать». Вот какой прекрасный результат! По моему мнению, всякие мыслители там и философы никогда не могли доказать ничего путного. Просто они напридумывали себе идей и пытаются всех убедить, что эти идеи хорошие. Я же предпочитаю даже не дотрагиваться до них, я предпочитаю не понимать. Права я или нет?

Ландрекур слушал ее и не раз принимался смеяться, и не столько ее словам, сколько ее хорошему настроению, которое так прекрасно сочеталось с простотой ее речей. Ему нравилась ее искренность, и он ответил:

— Да, вы правы.

Впервые с тех пор, как он приехал в «Дом под ивами», у него был счастливый вид.

— Я, наконец, обретаю вас вновь, — сказала она ему, — и, словно испытывая удовольствие при мысли, что они одни в этом пустом доме и что в их власти создавать здесь такие мгновения, которые любовь любит продлять, она добавила: — Да здравствует одиночество.

Немного позднее на вопрос, который она задала ему о его отрочестве, он рассказал, какие фарсы разыгрывал, учась в коллеже, как служил в армии и как путешествовал по Норвегии со своей первой настоящей любовницей.