Дама с рубинами - Марлитт Евгения
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тетя Софи поспешно отнесла лампу, из которой высоко поднималось гонимое ветром пламя, на передний, защищенный от ветра буфет, а Маргарита, высоко подняв фонарь, вышла в коридор.
Буря выбила в конце его стекло и веяла прямо с неба своим ледяным дыханием, стуча оторванной рамой и налетая на прислоненные к стенам портреты, из которых уже часть лежала на полу – это и были те стуки, которые слышала Бэрбэ. Но окно было так мало, что через его узкий четырехугольник не мог бы ворваться такой сильный вихрь, который яростно налетал на девушку и шумел в коридоре и галерее.
Маргарита с трудом шла далее и вдруг отпрянула назад, подойдя к лесенке, ведущей вниз, на чердак пакгауза: это был всегда темный угол, куда никто не заходил, но теперь через обнаженные стропила крыши пакгауза просвечивало небо, никогда не отворявшаяся дверь была распахнута и едва держалась на петлях, а в ней, борясь с ветром, стоял ее отец.
Увидев упавший на пол чердака свет фонаря, он обернулся.
– Это ты, Гретхен? – спросил он. – И тебя тоже гонит по дому тревога? Здесь наверху очень плохо, – не только солнце, но и буря обнаруживает тайны, дитя мое! – прибавил он со странной улыбкой, которая заставила ее содрогнуться. – Смотри, целое столетие царил под этой крышей таинственный мрак, а теперь на доски пола льется свет неба и кажется, что видишь на них след тех, кто когда-то по ним ходил.
Он поднялся по лесенке, а в это время и тетя Софи подошла к ним из коридора и всплеснула руками.
– Никто не припомнит, чтобы эта дверь когда-нибудь отворялась, а теперь. Ее надо поскорее заделать, если мы не хотим, чтобы наш дом наполнился крысами.
– Крысами? А мне показалось, будто сейчас вспорхнула белая голубка, – сказал Лампрехт с той насмешливой улыбкой, которая таяла на его губах.
Тетя Софи испугалась.
– Еще только недоставало, чтобы снесло крышу с голубятни! – воскликнула она и решительно пошла на чердак, чтобы посмотреть между балками на крышу ткацкой, где помещались ее пернатые любимцы.
Коммерции советник отвернулся, пожав плечами, и пошел в низший этаж.
Скоро он вернулся в сопровождении кучера и работника, которые несли лестницу и подпорки. Им с трудом удалось затворить и подпереть балками дверь.
– Может быть, это и хорошо, что буря здесь прошумела, – услыхала Маргарита, поднимавшая в это время с отцом и тетей Софи поваленные портреты, слова кучера, сказанные вполголоса работнику. – Привидение ищет выхода. Я сам десять лет тому назад видел собственными глазами, как закутанная в белое покрывало фигура пронеслась, как облако, из коридора в этот угол, словно хотела вырваться на свободу. Как бы не так! Здесь все было крепко забито досками и облако разбилось о стены. Это все та же история, которая продолжается со смерти несчастной женщины, ее душа никак не может попасть на небо. Ну, будь тут хоть какая-нибудь щелочка, куда бы она, бедная, могла проскользнуть, было бы хорошо, пусть бы она, наконец, успокоилась. Сквозной ветер доносил каждое слово, и гордого коммерции советника, вероятно, сильно рассердила критика его предков в устах слуг. Маргарита видела, как он поднял сжатый кулак, будто хотел ударить говорившего, но ограничился только сердитым окликом:
– Что же вы! Пошевеливайтесь!
Испуганный кучер приставил лестницу, влез к окошку и забил его, насколько было возможно.
Маргарита вышла из коридора и на минуту подошла к ближайшему окну галереи. Она вдруг увидела около себя отца, между тем как работники неслышно прошли за их спиной к выходу. Он тяжело положил руку на плечо дочери и указал на неподвижный луч света, лежавший на картине.
– Он лежит так тихо среди общего волнения, так спокойно, как сами обитатели нашего аристократического верхнего этажа. Если бы они знали! Завтра там, наверху, разразится буря, такая же страшная, как та, от которой теперь трясется весь дом.
Тетя Софи вышла в это время из коридора, и он замолчал.
– Так до завтра, моя дорогая, – сказал он, пожимая руку дочери, и, взяв лампу с буфета, ушел к себе в комнату.
После полуночи буря утихла. Огни в городских домах погасли, и встревоженные жители поспешили предаться, наконец, покою.
В доме Лампрехтов тоже наступила тишина, только Бэрбэ металась на пестрых клетчатых подушках и не могла заснуть от досады: так на свете никому нельзя больше верить, ни на кого нельзя положиться! Теперь оба дурака – кучер и лакей – болтают со слов господ, что там наверху стучали картины, а сами забыли, как клялись и божились, что стук и топот —. не что иное, как чертовщина. Но терпение, придет время, тогда все увидят!
На другое утро в воздухе было торжественно тихо. Солнце изливало свои золотистые лучи на все развалины. Да, буря наделала много вреда, и много предстояло работы, чтобы все исправить.
С рассветом явился и посланный из Дамбаха с дурными вестями: фабричные постройки были так повреждены, что можно было опасаться приостановки работы на долгое время. Туда сразу же поехал верхом коммерции советник.
Маргарита вышла на крыльцо бокового флигеля и стала обозревать опустошения на дворе, в то же время из главного дома вышел ландрат в высоких сапогах со шпорами, с хлыстом в руке и отправился на конюшню. Не заметил ли он старика или, как было принято в главном доме, старался не обращать внимания на жильцов пакгауза, только он вошел в конюшню, не ответив на вежливый поклон, живописца Ленца, стоявшего около бассейна.
Седой старик перелез через груды развалин, которые окружали пакгауз, по-видимому, только для того, чтобы собрать осколки разбитой нимфы фонтана. Он только что поднял из травы голову статуи, как подошла Маргарита и приветливо протянула ему руку.
Он обрадовался, как дитя, увидев ее, и на участливые вопросы о больной жене весело ответил, что все в доме живы, здоровы и довольны, хотя у них и нет в настоящее время крыши над головой.
Буря наделала много бед, но самое большое ее злодейство – это то, что она разбила нимфу фонтана, редкое произведение искусства, которым он всегда любовался. Эта тема была интересной для Маргариты, и она с живостью поддержала разговор, тем более что старик высказывал замечательное понимание искусства.
Ландрат между тем, выйдя из комнаты, поклонился молодой девушке и стал медленно ходить под липами, ожидая, когда ему подведут лошадь.
Маргарита ответила на его поклон только легким кивком головы – ее возмущала манера, с которой этот высокомерный аристократ избегал общества старика, и она решила в свою очередь не обращать на него внимания.
Продолжая разговаривать с живописцем, она перешла с ним через двор к пакгаузу, там вспрыгнула на груду развалин и протянула руку, чтобы помочь ему взобраться. Как она ни была легка, но шаткие обломки затрещали и подались под ее ногами, а каждый осторожный шаг старика заставлял их сильно трястись. Теперь и безучастный, спокойный ландрат тоже вдруг остановился. Он бросил свой хлыст на садовый стол и скорым шагом устремился к развалинам. Молча встал он на ближайшее бревно и протянул вперед руки, чтобы поддержать качающуюся Маргариту и помочь ей сойти вниз.
– Оставь, пожалуйста, дядя! Ты рискуешь разорвать свои новые перчатки! – крикнула она ему, слегка улыбаясь и едва поворачивая к нему голову, между тем, как ее глаза напряженно следили за последними усилиями старика, пытавшегося выбраться из обломков, и когда он, наконец, уже стоял на твердой почве, она с особой теплотой в голосе прокричала ему: «До свидания, господин Ленц», потом отошла на шаг в сторону и, как перышко, слетела на землю через торчащие бревна.
– К чему эта бравада, которая никого не удивит, – холодно сказал ландрат, стряхивая щепку с сапога.
– Бравада? – повторила она, как бы не понимая. – Неужели ты считаешь это опасным? Здесь, на земле, гнилые доски не раздавят никого.
Он искоса глянул на ее нежную гибкую фигурку.
– Это зависит от того, кто попадет между усаженными гвоздями обломками.
– А ты, значит, считаешь, доброго старого живописца физически и нравственно неуязвимым человеком: ты не пошевельнул даже пальцем, чтобы ему помочь, а перед этим не ответил на его вежливый поклон.