Избранник вечности - Анатолий Гаврилович Ильяхов

— Диоген, из всего, что говорят о тебе, я пока постиг лишь малую часть. А хочется узнать больше, услышав твои слова.

— А что говорят?

Диоген хитро прищурился; по характерным складкам, отобразившимся на сморщенном лице, ему давно известно, что говорят о нём люди. Но, видимо, ему хотелось это услышать от нежданного собеседника.

— Я слышал, что во время пирушки один шутник бросил со стола кости в твою сторону со словами: «А это собаке».

— Не скрою. — Диоген удовлетворённо кашлянул. — Он и остальные гости смеялись. А ты не знаешь, чем закончилась эта история? Я поступил, как собака в подобных случаях. Подошел сзади к шутнику и помочился на его ногу. Он сильно возмущался, а другие смеялись от души.

Диоген задумался, видимо, переживая приятные воспоминания. Александр прервал молчание:

— Позволь спросить, где твой дом?

— А вот! — Философ безразлично махнул рукой в сторону вместительного глиняного кувшина, пифоса*. — Кому-то он в хозяйстве не понадобился из-за трещины. Мои слушатели обнаружили его и притащили сюда. В нём живу.

— Ты называешь его своим жилищем?

— Для собаки конура, для меня — пифос.

— Но впереди зима, будет холодно. В нём нет очага, на чём будешь готовить еду? Как согреться?

— Укроюсь одеялом.

Через широкую горловину сосуда Александр разглядел подстилку из засохших водорослей, ветхий шерстяной плащ с дырами. «На полу» медный светильник с помятыми боками, глиняная чаша.

— А что ест любитель мудрости Диоген? — не отступался Александр,

Диоген не стал отмалчиваться:

— Мышь довольствуется совсем малым. Вот и я не стремлюсь к лишнему. Есть холщовая сума, посох да плащ; в зиму греет не хуже одеяла. Из еды — чечевичная похлебка и лепёшка.

— Разве ты не боишься прослыть нищим? Для свободнорожденного эллина должно быть зазорным такое существование. Люди таких не любят, презирают!

— Мне хватает того, что у меня сейчас есть и завтра будет. Меня не отвлекают заботы о еде и удовольствиях. Я сыт философией, оттого уверен, что бедность — не убогость. А как чувствуют себя богачи? Они в бесконечных желаниях заботятся о том, чтобы копить богатство и затем тратить его. Сколько хлопот у несчастных в этом смысле богачей! Но главное, что из-за вечного стремления богачей иметь ещё больше происходят войны, разорение и гибель народов.

— Ладно! А как быть с членами твоей семьи? Им-то нужен какой-то достаток от тебя?

— Семья — обуза для философа. Нет никого у меня: ни жены, ни детей. Подожду, когда устроится разумное государство, в котором жены станут общими.

— У тебя нет раба или рабыни, кто бы присматривал за тобой, ухаживал, если заболеешь?

— Кинику рабы ни к чему. У кого есть раб, тот становится ленивым и надменным. Я не хочу быть таким человеком.

— Но кто тебя похоронит, когда ты умрёшь? Смерть неизбежна для каждого!

Диоген вяло скривил губу и показал на пифос.

— Кто пожелает прибрать к рукам мой нынешний дом, тот и захоронит, как велит обычай. Хотя не огорчусь, если тело моё бросят без погребения.

— Но хищники и стервятники съедят твоё тело! — удивился Александр.

— Я попрошу, чтобы рядом положили палку. Буду отгонять всех, кто станет терзать мою плоть.

— Ты разве почувствуешь?

— Возможно, нет! — ответил Диоген с прежним безразличием. — А какое тогда мне будет дело до грызущих меня зверей?

Разговор о смерти утомил философа. Он устало откинулся на песок и закрыл глаза. Но Александра захватило общение с ним, он проявил настойчивость:

— Ты не жалеешь, что стал философом?

— Пришлось поневоле. Виноваты земляки, жители Синопа. Они изгнали меня из города.

— Неужели такое с тобой случилось? Ведь изгнание — ужасное испытание, которое неизбежно влечёт лишение гражданства, что равносильно рабству! Видимо, имелась серьёзная причина?

— Правда! Как и то, что мой отец, трапезит — денежный меняла и ростовщик, имел лавку на рынке. Я подростком помогал ему и другой судьбы для себя не предвидел: до конца жизни сидеть в родительской лавке, извлекая прибыль из разницы при обмене монет и доле от денежных ссуд. Если бы не посещение храма Аполлона в Дельфах. Меня взял с собой отец, я услышал оракул: «Переоцени ценности», но понял по-своему. Подделал несколько монет, «переоценив их ценность», а когда обман раскрылся, отца заставили отречься от меня. И за это моя благодарность землякам. Вынужденный скитаться по городам Греции, я слушал разных учителей мудрости; их знания о Природе и Вечности заполнили мой разум. С тех пор учу молодых людей обращать философию себе на пользу.

— Удивительные слова говоришь, Диоген. Неясные сложности становятся простыми. Ну а что приобрёл ты в изгнании кроме философии?

— Свободу! Свободу жизни и свободу речи.

Диоген выразительно посмотрел на Александра. Для обоих, нищего и царя, встреча принимала особый смысл. Если до его появления старый философ желал уединения, тишины, сейчас вдруг почувствовал нужду в общении с молодым человеком.

— Александр, ты обратил внимание, что философы — в основном небогатые люди, если не бедные? А хочешь знать, почему?

Не дожидаясь ответа, договорил с оживлением:

— Люди их не любят, так как они не способны жить по мудрым правилам. Потому что сказанное философом их раздражает. Как думаешь, если у храма будут стоять двое, одетые в рубище, — философ и калека, кому первому подадут люди?

Царь пожал плечами. Диоген с удовлетворением хмыкнул:

— С охотой убогому. Потому что знают, если судьба распорядится, хромыми и слепыми они могут стать, а мудрецами — ещё вопрос.

Александр понимающе кивнул.

— Я начинаю завидовать тебе, Диоген! Ты нищ, а счастлив! Поделись секретом! Я тоже хочу чувствовать себя счастливым.

— Если готов, слушай! Ты станешь счастливым, как я, когда объявишь беспощадную войну наслаждениям, которые постоянно предлагаются тебе со всех сторон. Они опасны тем, что пытаются соблазнять тебя посредством зрения, слуха и обоняния. Добавим вкус и осязание; к наслаждению призывают пища, питье и любовные приманки, во время бодрствования и во время сна.

Диоген показал на рубище, неопрятное, комканное, местами затёртое.

— Посмотри на себя: ты одет нарядно. Недурно одеты твои друзья и воины. Так повелось у людей с рождения — голого младенца прикрывают пеленками, а когда он взрослеет — тканями, одеждой. Никто не догадывается, как при этом порождается изнеженность тела, что является большим пороком.

Старик показал на полуголое тело.

— А вот одежда счастливого киника. Боги даровали людям легкую жизнь, примитивную, как природа, но люди омрачили её, придумав для себя изнеженность и роскошь.

В голосе киника проявились менторские отголоски:

— Из-за этих и других пороков люди ведут жалкий образ жизни, хуже, чем звери, для которых питьем