Народы и личности в истории. Том 3 - Владимир Миронов

Кавахара Кэйга. Вице-адмирал Путятин со свитой (1853)

Все это, вместе взятое, должно, видимо, объяснить возникновение любого рода «занавесей» в истории взаимоотношений между многими странами. Такой рода «железный занавес» был принят на вооружение и в Японии. Власти там относились крайне настороженно к контакту граждан с иностранцами. Последним вообще запрещалось вступать в контакты с местными жителями. Если кому и разрешалось как-то общаться с голландцами, то это переводчикам, часто выполнявшим полицейско-шпионские функции, или проституткам. У входа на остров Дэсима в гавани Нагасаки, где была фактория, висела надпись: «Только для проституток. Для других женщин вход воспрещен». Так что в некотором смысле и тут самыми первыми культурными посланниками в Японии оказались «жрицы любви»: «Посетивший сегодня и завтра придет, не придет, так другой его место займет». Хотя в отношении замужних дам законы страны были очень строги и, пожалуй, даже чересчур суровы (если ее обнаруживали с другим мужчиной, муж или родственники обычно наказывали бедняжку лютой смертью).[73]

Деспотические установки «кодекса национальной чести» сохранялись в Японии примерно до середины двадцатого века. В известном романе В. Пикуля «Три возраста Окини-сан» дана картина той противоречивой Японии, когда еще в 1880 г. военная эскадра России нанесла визит в японские порты. Русские моряки были потрясены не только ландшафтами страны, умопомрачительной чистотой ее институтов и гимназий, но и утонченной красотой японских девушек. В романе речь идет о любви русского мичмана и японской девушки. В одну из ночей она поведала офицеру о своей горькой судьбе. В японском иерархическом обществе каждый человек должен был знать свое место. Так, женщине, рожденной в год Тора (а к ним принадлежала и Окини-сан), суждено было стать гейшей или работницей на фабрике. И когда спустя четверть века мичман (после трагедии Цусимы) оказался в плену у японцев, он вновь встретил Окини-сан. Япония повела себя сурово не только по отношению к врагу, но и к своим гражданам. Связь японок с русскими пленными офицерами сочли почти что преступлением. После того как заключался временный брак, новобрачных обычно тут же разлучали. Имя офицера публиковалось в газетах, а женщину-японку, осмелившуюся бросить вызов общественной морали, регистрировали в полиции как проститутку.[74] Японцы, стремящиеся к жизненному равновесию и гармонии, любят повторять: «Добро – изнанка зла» и «Страдание – семя радости».

И все же женщина занимает исключительно важное место в японском доме. Это домашнее божество. В Японии дольше, чем где-либо, сохранялся матриархат. Дочка в семье считалась заветным сокровищем, благом, залогом будущего процветания. В Японии особо велика роль цариц и жриц. Они придавали тайну и очарование императорской семье. К примеру, существует легенда о принцессе Ямато-то-то-хи момосо химэ. Считалось, что эта принцесса приходилась супругой самому Богу, приходившему к ней по ночам. Известное женское любопытство побуждало ее увидеть мужа как-нибудь при дневном свете. Вняв просьбам жены, бог Омоно нуси дал ей шкатулку для гребней, посоветовав утром заглянуть в нее, но при этом не пугаться того, что она там увидит. Все женщины в любви бывают слепы, иллюзии в любви – опасны и нелепы. Жена, дрожа от возбуждения и едва дождавшись утра, открыла крышку таинственной шкатулки. И тут же вскрикнула от испуга – там, свернувшись клубком, лежала змея. Муж-бог тут же обиделся и ушел от жены (на гору Мива). Ушел надолго, а, может быть, и навсегда. Принцесса горько затосковала и сошла с ума. Проткнув себе матку палочками от еды, бедняжка умерла. Хотя потомство их сохранялось и продолжало царствовать. В этой легенде виден глубокий смысл. Даже между самыми любимыми супругами всегда есть нечто, что сокрыто до поры до времени. Умные пары обычно стараются и не открывать «шкатулку».

Женщине в Японии отводится почетное место орхидеи или ветки сакуры… Она призвана украшать обитель мужчин, при этом одновременно оставаясь как бы в тени – незаметная и молчаливая. Женщина Востока. Взоры художников не могли миновать этих прелестнейших существ. Уже в период Хэйан (IX–XII вв.) зеркало культуры отражает пленительные женские образы. Разумеется, и сама женщина должна была сказать в искусстве веское слово. Видное место в японской поэзии заняли женщины-поэтессы. Специалисты отмечают, что в «золотой венец» японской литературы того периода «больше вплетено женских имен, чем мужских». Среди них Мурасаки Сикибу, Сэй Сенагон, Митицунано хаха, Идзуми Сикибу, Исэ, Сагами, Оно-но Комати. Японская женщина считается верной подругой. Это вам не коварный мужчина, о чьем отношении к любви можно было сказать словами поэтессы Оно-но Комати:

Он на глазах легко меняет цветИ изменяется внезапно.Цветок неверный он,Изменчивый цветок,Что называют – сердце человека.

Поэтесса Мурасаки оставила потомкам сборник, включающий 126 стихотворений («танка»). Некоторые писательницы и поэтессы не только имели большой поэтический дар, но и обладали исключительной красотой. Подобной красавицей слыла и прославленная поэтесса Идзуми Сикибу, которую называют также «одним из трех гениев хэйанской литературы». Однако будь она даже красавицей, женщина обязана вести замкнутую жизнь. Знатные дамы редко покидали свои дворцы. Помимо занавесей, штор и ширм их скрывал от чужих глаз занавес кит. Внутри дома их передвижение было ограничено.

С изменением экономических и культурных условий развития японского общества (в том числе и под влиянием Запада), места придворных образованных дам заняли гейши. Институт гейш («жриц любви») возник в XVII–XVIII вв., когда особыми центрами развлечений стали «веселые кварталы» городов. Это было своего рода искусство. От учениц школ («майоко») требовали не только изощренных ласк, но часто глубоких знаний и понимания искусств. Известна фраза: «Вечер с гейшами – это не более как церковный ужин». Это означает, что при встрече с вами гейша отнюдь не обязательно предается любви. Она нальет сакэ (водки), попотчует мудрыми изречениями, расшифрует смысл икебаны, прочтет вам стихи, споет что-нибудь, исполнит танец. Ведь в буквальном переводе гейша означает «человек искусства». К слову сказать, серьезное образование в Японии ранее доступно было одним мужчинам. Иероглифику («отоко модзи» – «знаки мужчин») относили к делам неженским. Считалось, что девушке достаточно знать слоговую азбуку, уметь слегка музицировать, слагать стихи и танцевать. Разумеется, иным канонам следуют высшие слои общества. Кстати говоря, жены и их подруги (дамы полусвета) зачастую приводили мужчин в сферу культуры. Они обычно и становились глашатаями новой и оригинальной моды, надевая изящные кимоно, нарядные туалеты, делая умопомрачительные прически для своих лихих вояк и бандитов.

Институт гейш в Японии

Дамы диктовали моду на одежду, прически, манеры и украшения. Предметы украшения и знаменитые кимоно передавались из рода в род. Мужчины, уставшие от бесконечных хлопот и неурядиц бытия, устремлялись сюда, под кров гейш, словно мотыльки, летящие на пламя свечи. Они желали зреть богинь во всем блеске праздничного, интеллектуального веселья… Институт гейш не имел и не имеет ничего общего, скажем, с печально известными римскими лупанариями или европейскими борделями. Делать из гейш проституток означает в очередной раз доказывать, что европейцы являют собой «варварскую цивилизацию». И все же не все одобряли посещение гейш. Некий японец в образной форме так выразил позицию народа в отношении этих древних профессий (XIX в.): «Что же касается танцовщиц, проституток, публичных домов, ночной работы и других подобных нечистых занятий, то все это должно считаться пагубным для страны, подобно гусеницам или стрекозам. Поэтому честные люди всегда и выступали против подобного зла. Так как по закону природы мужчина ищет общества женщины, то узаконено, чтобы эти люди и места не были терпимы, однако же, если бы законы эти строго исполнялись, то приходилось бы только постоянно наказывать, не делая ничего другого; поэтому с виновными не надо поступать строго, но из-за снисхождения к невежеству и к природе человека лучше смотреть сквозь пальцы на проступки такого рода».[75]

Судзуки Харунобу. Летний полдень, или Прогулка

Из-за одной лишь страсти мимолетной,Когда «любовь» целует нас в уста,Мы губим все – и музу, и Христа,И помыслы души, вчера еще свободной.[76]

И все же «веселые кварталы» привлекали внимание многих писателей, поэтов, художников. Японский художник Хисикава Моронобу (ок. 1618—ок. 1694), основоположник школы уки-э («изменчивый мир») составлял графические иллюстрации к книгам. Его гравюры стали верхом выразительности. Всего известно около 150 книг, им иллюстрированных. Черно-белые гравюры отображали бытовые сценки из истории Китая и Японии. Он впервые затронул темы из жизни «веселых кварталов». Моронобу назвал один из самых знаменитых своих альбомов «Сцены сивара» (район публичных домов в городе Эдо). Японцы, как истинные дети Востока, знают толк в изощренных ласках и тонких удовольствиях. Поэтому книги и рисунки о похождениях знаменитых куртизанок, любовных победах самураев находили очень большой спрос. Моронобу создал особый тип книги-альбома, где изображения даются почти без текста, а галантные сцены не нуждаются в переводе. В такой книге рисунок порой более красноречив, чем сам текст. Разумеется, он иллюстрировал и классические романы, вроде романа-хроники «Сога-моногатари» («Повесть о доме Сога»). В то время центром книгопечатания в Японии стал город Эдо. Туда и перехал художник. Здесь круг его героев расширился. Он часто рисует женщин из народа. Таковы прачки в книге «Сто изображений женщин этого бренного мира». Как видите, чувственность и эротика составляют значительную часть жизненной философии «сдержанного» японца. В конце XVII в. тут появились книги Ихара Сайкаку, большого мастера повестей о любви. Особую популярность завоевал его роман «История любовных похождений одинокого мужчины» (1682), который вскоре переиздали, с иллюстрациями известного Моронобу. Однако чтобы живописать с таким восхитительным мастерством и знанием деталей любви, ему приходилось и самому предваться греху и блуду. В конце жизни художник пожелал замолить грехи. Он стал монахом и принял постриг.[77]