Сын Зевса. В глуби веков. Герой Саламина - Любовь Федоровна Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жизнь на острове казалась ему странной, не то еще не проснувшейся среди полуденных грез, не то задремавшей в тишине прозрачного звездного вечера… Дни проходили без волнений, без событий. Фемистокл привык вставать рано, всю жизнь он торопился: то надо выступить на Пниксе, то надо строить корабли, то надо воздвигать защитные стены, то позаботиться о детях, то надо успеть к друзьям провести праздничный вечер. Сейчас у него не было никаких дел. Осеннее утро разгоралось медленно. Фемистокл не знал, как дождаться полного света. Он уже давно не спал. Мягкое ложе вместо сладких снов нагоняло бессонницу.
Но вот уже совсем светло, а в доме тишина. В первые дни Фемистокла тревожила эта тишина. Разве хозяева уже ушли куда-то? Но нет, слуги что-то делали, готовили еду, прибирали дом… Хозяева еще спали.
Фемистокл ходил по городу – та же сонная тишина осеннего утра. Лишь на рынке толпился народ между рядами овощей и рыбы… Фемистокл вышел на окраину и, тяжело задумавшись, долго глядел в ту сторону, где за серебряной дымкой моря лежал аттический берег с гаванью Пиреем, которую для Афин построил он, Фемистокл…
«Как ты там, Архиппа? – думал Фемистокл, и перед глазами стояла в темноте женщина на пороге дома. – Как ты там, маленький мой сынок, владетель моего сердца? Как вы все, дети мои? Сильно ли обижают вас люди?..»
Он видел их всех, испуганных и оскорбленных, а дом свой разграбленным…
Одна надежда – на Архиппу; она сильная, она выдержит и не даст погибнуть семье. Ведь не до конца же их жизни будет так?
– Боги, за что вы так несправедливы ко мне!
Керкиряне с любопытством поглядывали на него. Вот он, изгнанник афинский, герой Саламина!.. Плохо же ему приходится, если он ищет спасения на их острове, не защищенном ни флотом, ни армией…
К полудню вышел из своей спальни Динон, благородный иониец, хозяин дома.
– Я думал, что ты куда-то уехал по делам, – сказал Фемистокл. – Неужели ты только сейчас начинаешь свой день?
– Да нет, день у меня начался раньше, – ответил Динон, – но не хотелось сразу покидать ложе… Потом – ванна, массаж… Убрать голову, уложить волосы… Все это требует времени.
Динон благоухал притираниями. Его локоны были красиво уложены на голове, полотняный хитон был безупречной белизны… «Ионийцы остаются ионийцами, – подумал Фемистокл, – склонность к изнеженности у них неодолима! Не с этого ли начинается гибель народов?»
Но вслух ничего не сказал. Он чувствовал себя здесь чужим. Все изменилось. Когда-то керкиряне смотрели на него как на защитника и благодетеля, от которого многое зависело в их жизни, теперь он сам ищет у них защиты и благодеяний.
«Нет, надо что-то предпринимать, – думал Фемистокл, – надо немедленно что-то предпринимать. Я не гожусь в челядницы богатого дома. Мне противна эта пустая, бездеятельная жизнь. И самое главное, не могу же я смириться с тем, что Спарта правит Афинами и что афиняне, угождая Спарте, изгнали меня! Как изменить все это? Если бы не изгнание, я знал бы, что мне делать. Моряки, ремесленники – это мое войско, войско демократии. С таким войском я победил бы этих „лучших“ людей, этих „справедливых“… А так? Только силой можно восстановить в Афинах настоящую демократию – власть демоса, простых рабочих людей! Но где эта сила?.. Может быть, Гиерон?»
Никому не рассказывая о своих замыслах и планах, Фемистокл с попутным торговым судном отправился в Сиракузы. Сиракузами нынче правил брат Герона, Гиерон.
Гиерон удивился, увидев Фемистокла.
– Какой ветер пригнал тебя ко мне? – громогласно обратился он к гостю. – Может быть, вспомнил старую дружбу, как мы вместе дрались с персом? Или снова началась война и ты ищешь союзника? Впрочем, как я слышал, ты теперь не враг персам, а даже наоборот, благоволишь к ним!
– Да, я ищу союзника, – ответил Фемистокл, – но если ты, как и в то время, когда Эллада просила твоего брата о помощи, ответишь мне так же, как он, упреками и насмешками, то, клянусь Зевсом, я не отягощу тебя своим присутствием, Гиерон.
Гиерон задумчиво посмотрел на него. Афинянин, потерявший отечество, что он для Гиерона? Однако это не просто афинянин, это Фемистокл, человек прославленный и хитроумный, – может быть, все-таки надо принять его как гостя и выслушать? К тому же интересно, что он скажет нынче Гиерону.
– Не обижайся на меня, Фемистокл, будь моим гостем. Всегда приятно провести время со старыми друзьями за чашей вина!
Гиерон был богат и могуществен и крепко держал в руках своих Сиракузы. Поглаживая свою черную квадратную бороду, он исподтишка следил за Фемистоклом, какое впечатление производит на гостя великолепие его дворца: украшения, ковры, золотая и серебряная посуда, столы и ложи, отделанные сверкающей медью. Но, к досаде Гиерона, Фемистокл словно не видел ничего, он вошел в сиракузский дворец как в походный полевой шатер.
– Я вижу, сильно скрутила тебя судьба, Фемистокл, – сказал Гиерон, приглашая его к столу. – Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме своих неприятностей. Отдохни, выпей вина: вино в Сиракузах не хуже, чем у вас, в Афинах. Впрочем, ты уже, кажется, не афинянин?
– Я пришел к тебе с важным делом, Гиерон.
– Ах да! Ты же ищешь во мне союзника! – продолжал Гиерон, и узкие, черные, в набухших веках глаза его смеялись. – Я и Фемистокл! Можно ли было это предположить? Да, не тот уже ты, Фемистокл, не тот! Сейчас я вспоминаю, как ты после Саламина явился на Олимпийские игры. О Зевс и все боги! Молодой, красивый, пышный такой! И народ уже не смотрит на ристалище[161], ни на борцов, ни на дискоболов, все только на тебя: глядите, глядите, это Фемистокл, это герой Саламинской битвы! И чужеземцам покоя там не было: «Вы знаете, кто это? Это Фемистокл, афинянин, герой Саламина!» Мне самому прогудели уши Фемистоклом. А Фемистокл сияет, светится от счастья… Любил ты почести, а, Фемистокл?
– Почести эти были заслужены мною.
– Ну еще бы! Кто же спорит. Но как идет время! И как оно все меняет! Помнится, я тогда тоже прислал на ристалище в Олимпию своих лошадей. И палатку свою поставил. Красивую, роскошную палатку…
– Я помню, Гиерон. Но…
– Еще бы тебе не помнить, Фемистокл, если ты тогда из-за этого впал в бешенство. Ты ведь тогда кричал на эллинском собрании: «Лошадей тирана нельзя допускать к состязанию на Эллинских играх! Палатку тирана следует
