Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

Дрожащие, слабые пальцы никак не могли удержать толстый маркер, он то и дело выскальзывал и падал на одеяло. Ведунья слепо шарила, выискивая потерю, находила, и все вновь повторялось – неловкий захват, падение, новые поиски…

– Экая ты неловкая барышня! – Летиции быстро надоели мучения «спящей», она насильно вложила неуловимый и неудержимый маркер в кулак Ведуньи и с силой сжала его. – Держи крепко, пиши быстро.

И Ведунья послушно вывела первую букву на пол-листа – то ли кривую «П», то ли перекореженную «Л».

– Ладно, попытка засчитана, давай дальше, только не крупни так, будь скромней.

Вторая буква оказалась однозначной и бесспорной «О».

– ЛО или ПО?

Третья, последняя влезшая на лист, «М».

– ЛОМ либо ПОМ… Хорошо, погоди секунду, я переверну листок.

Однако продолжения на обороте не последовало, Ведунья воспроизвела надпись, правда, на этот раз еще кривее – «О» теперь больше походила на прописную «Б», а все перекладины в «М» обрели независимость и вообразили себя редким частоколом из жирных красных черточек.

– Ведя, напрягись, я ни хрена не понимаю. Есть еще бумага?

Хиленькая стопка из полудюжины листков обнаружилась на прикроватной тумбочке и тут же пошла в дело. Впрочем, Ведунья половину из них тут же испортила различными вариациями на тему ПОМ, ЛОМ, ЛБМ, ПБШ и так далее.

– Так дальше не пойдет, – Летиция вскипела. – Послушай меня, спящая крысявица, излагай свое пророчество как-нибудь иначе, гуд? Пиши четко, внятно и строго по существу. И другими буквами. Пробуем?

Лю на всякий случай сменила маркер на фломастер, справедливо решив, что мелким «калибром» Ведунья впишет в лист несколько больше букв, и не прогадала, следующая надпись уже состояла из четырех символов: «Н», «Е», какой-то галочки, не имеющей аналогов в кириллице и «Р».

– «НЕ»… тут непонятно и в конце «Р». Так, НЕ…Р, и что бы это значило? Если закорючка – это перевернутая вверх тормашками «Г», то получается НЕГР. Хмм… очень познавательно, ничего не скажешь. ПОМ, или, иначе говоря, НЕГР! Прекрасное предсказание, проливающее свет на будущее всего человечества, – Летиция, закусив губу, без особой надежды изучала «рукописи» причудливого существа, называемого Ведуньей. – Тебе бы в придачу Дешифратора в постельку уложили, получилось бы просто чудесно, а то какой-то некомплект на выходе… каракульки без перевода. В качестве жеста отчаяния, прими вот этот карандаш, говорят, с ним ты обращаешься не в пример ловчее. Намалюй чего-нибудь, сделай милость.

Карандаш Ведунья действительно ухватила много уверенней. Быстро-быстро зашуршала им по бумаге, размашистыми, хорошо координированными движениями преобразуя белую пустоту листа в серый штрих рисунка. Через несколько минут художественное послание-предсказание было закончено.

– Рисовать ты умеешь, – искренне похвалила Лю, вертя в руках только что созданную картину. На ней легко узнавалась одна из медицинских палат (вернее, любая из них, потому как походили палаты друг на друга словно близнецы-братья): ряды кроваток с маленькими бессознательными пациентами, меж кроваток шкафоообразное реанимационное, или какое там полагается, оборудование. Нарисовано, без сомнения, талантливо, со знанием дела, однако что это дает? С особым тщанием, с множеством мелких деталей были прорисованы трубки, катетеры и прочие капельницы, которыми несчастные детишки присоединялись к поддерживающим их жизнедеятельность устройствам. Летиция отметила единственную неточность или небрежность в рисунке – все эти провода с различными названиями словно бы проходили мимо оборудования, исчезая где-то в стене.

– Ведя, Ведя, я слишком тупа для тебя… Не хватает сообразилки, – девушка с горечью призналась себе в бессилии. «Спящая» определенно что-то хотела сказать ей, наверняка важное, да только смысл туманных посланий оставался все в том же тумане. Обидно. – Я заберу твою живопись, если не возражаешь, на досуге поломаю над ней свою и без того трещащую голову.

Выключив свет и аккуратно прикрыв за собой дверь, Лю в задумчивости покинула безрадостное жилище Ведуньи. Сюда Летиция шла, чтобы разобраться с дурной художницей, рисующей совершенно не того, кого надо, а уходила абсолютно растерянная и полная сомнений. Неужели ее, Летиции, портрет вышел из-под карандаша Ведуньи не случайно? Что такого знала о ней «спящая», зачем рассказалао ней Настоятельнице? И что, черт возьми, эта лысая мутантиха с незаурядным художественным (и не только) талантом хотела поведать прямо сейчас?! ЛОМ-ПОМ, НЕГР с перевернутой «Г», медблок со странно подключенным (или вовсе не подключенным?) оборудованием…

В коридоре, как ни в чем не бывало, спокойно ожидала Молчунья, будто и не пропадала никуда полчаса назад.

– Шестью-ю-восемь, давно ты здесь пасешься? – Лю подумала о том, не отругать ли ей нерадивое создание за самоволку, но голова была занята совершенно иным. – Еще раз сбежишь…

Угроза так ни во что конкретное и не оформилась:

– Ладно, хрен с тобой, веди меня домой. Люлей навешаю позже.

Оставшись в отведенной ей комнате в полнейшем и таком желанном сейчас одиночестве, Летиция еще раз внимательно просмотрела каждый лист. Над рисунком зависла аж на четверть часа, изучая его в мельчайших деталях. Ни-че-го! Фантазия и сознание пасовали перед неразрешимой загадкой, лишь непреклонное упрямое любопытство требовало найти неведомый ответ на незаданный вопрос. Интересная задачка…

Выхода Лю видела два: обратиться за помощью к Настоятельнице, та наверняка уже поднаторела в дешифровке ведуньиных откровений – однако против этого бурно протестовала интуиция вкупе с шестым чувством, впрочем, не приводя никаких разумных доводов в защиту своей истерики. И второй путь – вернуться в палату к детишкам, желательно без хвоста в виде Молчуньи и дежурящих там Сестер, и тщательно проверить «ошибку подключения» пациентов к оборудованию – что бы это ни значило. Нужно лишь дождаться удобного случая…

Но наутро к Приюту прибыла колонна бронетехники – военники никогда не отказывали Сестре-Настоятельнице в ее щедро оплаченных просьбах, – и Лю надолго забыла о Ведунье.

Глава 22

Лю и эмиссар

«Мастер Вит, я не помню вас. Люк многое рассказывает, но память моя отзывается тишиной. Вы спасли моего сына, которого я не помню, Пояс Щорса, удивительное место, которого я не помню, даровал ему исцеление от лучевой болезни… Люк говорит, что вы и Пояс могли спасти мою жену, которую я не помню, но отвергли ее и обрекли…

Я не испытываю к вам ни благодарности, ни ненависти. Наверное, Люк прав, я умер в одном из Узлов силы… Но кто тогда пишет это письмо? Для призрака я слишком часто испытываю боль, а прошедшая ночь научила меня страху и отчаянию… Никитская церковь вывернула меня наизнанку и показала, насколько я пуст и уродлив. Это больно. Люк твердит о раскаянии, но я не умею…

Мы застряли, кругом непроходимый снег, Люк ранен, а Зверь погиб. Скоро будет новая ночь, но я не сомкну глаз, иначе ночь сомкнет их навсегда.

Мне не нравится Страх, он мучает сильнее Боли. Пусть болят открытые глаза, лишь бы в сознание не проникли сны».

Лю свернула письмо странного человека и спрятала в «почтовый» цилиндрик.

Жив ли он? Группе осталось пройти еще пятнадцать километров до села Софьино, найти Никитскую церковь и запертых там людей. Люка и безвестного автора письма, не оставившего подписи… Он странный. Он очень-очень странный.

Вот зачем нужны ее способности к гипнозу… Летиция горько усмехнулась. Если Настоятельница рассчитывает, что у нее хватит таланта заглянуть Странному в память, то… «Не хватит, уважаемые Настя и Ведунья, переоценили вы меня. Отвести мужику глаза или слегка задурить голову – вот предел моих возможностей».

Проще попытаться вытянуть информацию из Люка, этот хоть амнезией не страдает. Лю прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Тряска и шум двигателя мешали, и к ним никак не удавалось приспособиться. Девушка волновалась и не могла понять причину своей тревоги: двое ослабевших путников, застрявших в снежном плену, вряд ли представляют опасность. Тогда что, вернее кто, пугает ее? Настоятельница? Ведунья? Сам Приют? Или десятки едва живых детей, бездвижно лежащих в маленьких кроватках и годами ожидающих неминуемой смерти?

Нет, Лю не боялась детей. За них – да, боялась, чувствовала щемящую, болезненную жалость, которую уже давно не ощущала ко взрослым людям… Неужели материнский инстинкт проснулся? Глупо и совершенно не вовремя.

Железный трясучий гроб, для краткости зовущийся БТРом, резко сбавил ход и остановился. Замолчал говорливый движок, наступившая тишина, настолько она была неожиданной, показалась Летиции звенящей. Приехали? Что-то быстро…