Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

около минуты. Впервые на него мощной волной нахлынул ужас пред опасностями, которые таил в себе эксперимент, и он едва не поддался искушению отстегнуться и выпрыгнуть из цилиндра, пока еще не поздно. Нечто подобное мог бы испытывать человек, которым вот-вот выстрелят из пушки.

Мир погрузился в неестественную и зловещую тишину (стенки цилиндра не пропускали звуков), и Чандон решил отдаться на милость неизвестности, хотя перед лицом возможного будущего его и одолевали противоречивые чувства. Быть может, ему суждено погибнуть: придется ведь пролететь через неведомые измерения на такой скорости, в сравнении с которой скорость света – детский лепет. Но если он все-таки уцелеет, то одним махом переместится к далеким галактикам.

Страхи и размышления Чандона прервались, когда его внезапно охватило некое подобие сна… или смерти. Все вокруг растворилось, исчезло в яркой вспышке, а потом перед ним в искаженной мельтешащей перспективе предстала круговерть из образов, бесчисленных и неописуемых. У него словно раскрылась тысяча глаз, и этими глазами он в одно мгновение воспринял течение целых эпох, мелькание неисчислимых миров.

Цилиндр будто растворился, а сам Чандон застыл на месте. Мимо него проносились всевозможные временны́е системы, обрывки миллионов сцен: предметы, лица, формы, линии, цвета – позже он вспоминал об этом, как вспоминают сверхъяркие и искаженные образы, что являются под воздействием определенных наркотиков.

Перед ним мелькали исполинские вечнозеленые лишайники, континенты, заросшие великанскими травами; планеты, более отдаленные, нежели созвездие Геркулеса. Живой архитектурной картиной разворачивались города высотой в милю, воздушные, великолепные, пестрящие розовым, изумрудным и пурпурным, залитые лучами сразу трех солнц. Чандону виделись безымянные явления из неоткрытых астрономами сфер, ужасное и безграничное эволюционное разнообразие зазвездной жизни, циклорама роящихся форм.

Границы сознания раздвинулись и вмещали теперь весь необъятный космический поток, мысль паутиной, выплетаемой гигантским божественным пауком, растянулась от мира к миру, от галактики к галактике, преодолевая жуткие провалы бесконечного континуума.

А потом видение закончилось внезапно, как и началось, а вместо него возникло нечто совершенно иное.

Лишь много позже Чандон догадался, что именно произошло, и вывел законы среды, куда его забросило. Но в то время (если слово «время» здесь вообще уместно) он был абсолютно не способен ничего предпринять и ни о чем подумать – его целиком захватило единственное визуальное впечатление: за прозрачной стенкой цилиндра застыл странный мир, походивший на бесконечный сон спятившего геометра.

Чандон угодил во временной ледник планетарных масштабов, породивший гротескные, расположившиеся в четком порядке формы, залитый белым матовым светом, подчиняющийся иным, отличным от земных законам перспективы. Пространство перед ним в буквальном смысле было беспредельным: никакого горизонта, и при этом сколь угодно далекое нисколько не уменьшалось в размерах и оставалось отчетливо различимым. Этот мир будто изогнулся навстречу самому себе, напоминая внутренность полой сферы. Бесцветные формы, пропадая из виду, появлялись над головой.

Совсем рядом с цилиндром, приблизительно на том же расстоянии, что и в лаборатории, виднелся большой, обшитый досками круглый фрагмент – кусок стены, который попался на пути отрицательной время-силы. Теперь он неподвижно завис в пустоте, будто вмороженный в невидимый лед.

За ним застыли бесчисленные ряды объектов, похожих одновременно на статуи и на циклопические друзы, белесых, словно изготовленных из мрамора или алебастра. Каждый представлял собой сочетание лаконичных изгибов и симметричных углов, в которых каким-то образом угадывался потенциал почти бесконечных геометрических форм. Поистине гигантские объекты с условно намеченными очертаниями голов, рук и ног, тел – будто у живых существ. За ними на некоем неопределимом расстоянии виднелись другие формы, напоминавшие почки или застывшие соцветия неизвестных растений.

Чандон наблюдал и не ощущал течения времени. Он ни о чем не помнил, ничего не мог вообразить. Не чувствовал ни своего тела, ни гамака, в котором лежал, – только различал его краешком глаза на границе зрения.

Оцепеневший в загадочном акте созерцания Чандон ощущал в окружавших формах неподвижную динамику: беззвучный гром и остекленевшие молнии, порождаемые впавшими в каталептический сон богами; застывшие на уровне атомов тепло и плазму, выделяемые незажегшимися солнцами, – вся эта чудовищно статичная непостижимость раскинулась перед Чандоном, как делала это уже целую вечность и будет делать всегда. В этом мире ничто не менялось и не случалось: все вещи сохраняли одно положение и одно состояние.

Уже много позже Чандон понял, что его собственная попытка изменить позицию во временном потоке привела к непредвиденному результату: он зашвырнул сам себя за пределы времени в некий настолько дальний космос, где сама среда, видимо, не проводила время-силу и где, соответственно, невозможна была временна́я последовательность.

Полет проходил с такой скоростью, что цилиндр закинуло на самый край этого вечного мира и Чандон застрял, подобно арктическому исследователю, увязнувшему в бескрайних льдах. И там, в соответствии с законами безвременья, он обречен был остаться. Жизнь, как мы ее понимаем, стала для него невозможна, но и умереть он никак не мог, поскольку смерть тоже подразумевает временную последовательность. Чандон застыл в том положении, в каком приземлился; замер на вдохе, который сделал в миг столкновения с вечностью. Его чувства погрузились в каталептический сон, в яркую созерцательную нирвану.

Логично было бы предположить, что спастись он никак не мог. И тем не менее я поведаю вам наистраннейшую вещь: произошло то, что кажется немыслимым и отрицает очевидные законы сферического безвременья.

В оцепеневшем поле зрения Чандона перпендикулярно к рядам неизменных статуй, расположившимся в лишенном горизонта пространстве, возник загадочный объект. Он словно протискивался сквозь тысячелетия и постепенно увеличивался, подобно невероятно медленно нараставшему в кристаллическом море коралловому рифу.

С самого своего появления объект казался совершенно инородным, – очевидно, как цилиндр Чандона и кусок стены, он не принадлежал вечному миру. Черный и матовый, чернее инфразвездного пространства, чернее металлов, укрытых от света в недрах планет, ультраматериальный и плотный, он пролезал все дальше в безвременье, одновременно каким-то образом отталкивая кристальный белый свет и отграничивая себя от застывшего неизменного великолепия.

Острым клином объект вторгался в алмазную неизменность, постепенно рос и с такой же неуклонностью формировал в парализованном сознании Чандона новый образ: вопреки действовавшим в этом мире законам у путешественника зародилась идея движения и продолжительности.

В конце концов объект стало видно целиком – он оказался большим веретенообразным судном, рядом с которым цилиндр Чандона выглядел маленькой шлюпочкой под бортом у океанского лайнера. Чуждый корабль существовал отдельно от безвременья – гладкая, словно выточенная из черного дерева громада расширялась к середине и сужалась, заострялась позади и спереди. Конструкция будто специально была создана для того, чтобы проникать в сверхплотную среду.

Чандон так и не узнал, из чего сделан корабль и за