На службе Отечеству - Александр Алтунин

Особенно ожесточенная борьба развернулась за центральную часть города. По нескольку суток, захватив нижние этажи зданий, роты пытались выбить немцев из верхних. Враг дрался за каждую квартиру. Напряженность боев мне напоминала чем-то дороткинский плацдарм. И та, и другая сторона не хотели уступать и пяди земли.

К середине марта стала остро ощущаться нехватка в личном составе. Генерал-майор Федор Семенович Даниловский доносил командиру корпуса: "Дивизия понесла большие потери в живой силе, в особенности 889-й стрелковый полк, в строю которого осталось 120 человек на 2 км фронта. Резервов нет. Прошу Вашего распоряжения о сокращении линии фронта..."

Действительно, и ротах полка осталось по 15-20 человек, и это с учетом того, что они получили людей из тыловых подразделении. Мы продолжали вести уличные бои. Я неотлучно находился на переднем крае. Много пришлось увидеть, немало пережить. День и ночь слились воедино и измерялись не минутами и часами, а взятыми у врага подъездами, квартирами, этажами, отбитыми контратаками. В моей памяти остался такой эпизод. Где-то в двадцатых числах марта мы овладели несколькими домами. Под утро приводят ко мне пленного.

- Пан офицер, - говорит он на ломаном русском языке, - я не стрелял.

- Ты поляк? - спрашиваю у него.

- Да. - И показывает мне набитый обоймами подсумок. - Мы не хотим с вами воевать. Немцы нас заставляют.

- Раз не хотите, переходите на нашу сторону.

В ответ пленный согласно закивал. Мы отпустили паренька. Он привел еще троих солдат. Не от хорошей жизни, понял я, фашисты двинули на передовую поляков - выдыхаются. Обычно гитлеровцы использовали их на тыловых работах.

В один из дней звонок командира полка застал меня во 2-м батальоне. Заняв первый этаж огромного жилого здания, мы вторые сутки выкуривали противника из верхних этажей. Валентин Евстафьевич выслушал доклад, затем произнес:

- Слушай, для тебя тут есть хорошая новость...

И наш телефонный разговор перебил огонь противника. Фашисты пошли в контратаку. Так и не узнал, о чем хотел сказать Павлюк.

В последующие несколько суток было не до разговоров. Еле успевали отбивать натиск гитлеровцев. Я начал забывать о той новости, что хотел сообщить мне Валентин Евстафьевич, как он вновь позвонил и приказал срочно прибыть к нему. О причине вызова распространяться не стал, положил трубку.

* * *

Попрощавшись с товарищами, отправился в штаб полка. Пришлось изрядно поплутать по лабиринтам подвалов, прежде чем через пролом в стене попал на соседнюю улицу, где было безопасней. Правда, вверху повизгивали пули и рикошетом они могли зацепить, но все обошлось благополучно.

Валентин Евстафьевич встретил меня радушно:

- Наконец-то! Заставляешь за тебя волноваться. Звоню, комбат говорит убыл. Спрашиваю, не появлялся ли здесь, все отвечают, что не видели. Майор Павлюк окинул меня прищуренным взглядом и с подъемом в голосе продолжал: - Теперь о главном. Радуйся, Саша! Едешь учиться! И не куда-нибудь, а в Москву-матушку. Вот телеграмма. Зачислен на ускоренный курс академии Фрунзе.

Новость настолько была неожиданной, что я совершенно растерялся. Мысли роились и путались в голове. Не знал даже, радоваться или нет такому повороту судьбы, тем более что уже мысленно решил: закончу войну с полком, а там будет видно, где приложить силы. Видимо, мой огорошенный вид, недоумение удивили командира.

- Ты что, не веришь? Читай сам.

Павлюк протянул телеграмму. Я машинально ее начал читать. Командир полка не выдержал, спросил:

- Или, Саша, не рад?

- Да нет, с мыслями никак не соберусь. Как-то все неожиданно.

Подошли Модин, Жестянкин, инженер полка Отпущенников, другие офицеры, начали поздравлять. Каких только пожеланий не довелось мне услышать за несколько минут!

Сборы были коротки: срок, указанный в телеграмме, торопил. Побросав нехитрое холостяцкое имущество в чемодан, простился с товарищами по полку, заскочил к медикам. Марина оказалась на месте.

- Уезжаю, Маринушка!

- Как уезжаешь? Переводят? Куда? - Глаза девушки помрачнели.

- Еду учиться, Марина!

- Так это же хорошо! - Сдерживая нахлынувшие чувства, она закусила губу.

- Вот и я так думаю. Кончу учебу и - сюда, в нашу Брянскую Краснознаменную. Ждать будешь?

- Буду.

Я обнял девушку.

Командир полка выделил в мое распоряжение мотоцикл, напомнил о том, что следует заглянуть по пути в штаб дивизии.

- Полковник Абашев просил тебя обязательно повидать его перед отъездом.

Генерал-майора Даниловского на днях перевели от нас на должность командира корпуса. Обязанности командира дивизии снова исполнял Федор Федорович Абашев.

Штаб дивизии располагался в небольшой немецкой деревеньке. Меня встретил дежурный старший лейтенант Запарованный. Михаил Гаврилович несколько месяцев назад перешел из полка в оперативное отделение. Несколько раз мы встречались с ним в ходе подготовки к боям.

- Полковник Абашев у себя?

- Да. Уже о вас справлялся.

Федор Федорович крепко меня обнял. На вопрос о причине вызова улыбнулся:

- Хотелось повидать тебя, Саша, перед отъездом в академию, поблагодарить за службу.

Абашев пригласил начальника политотдела дивизии полковника Жеваго и уже в присутствии его продолжил разговор, придав ему оттенок официальности. Назвал меня ветераном, напомнил о том, что в дивизии я вырос и в звании, и в должности, удостоился высшего отличия Родины - стал Героем Советского Союза.

- Жаль расставаться, - искренне продолжал Федор Федорович. - Но жизнь есть жизнь. Армии нужны высокоподготовленные офицеры. Потому провожаем тебя, Александр Терентьевич, с радостью. Учись, набирайся знаний!

- И возвращайся после академии к нам, - дополнил его мысль полковник Жеваго. - Будем ждать.

Тепло и доброжелательно напутствовали меня начальники. От всего сердца поблагодарил их за помощь в становлении моем как командира, за доверие.

Из дивизии убыл в штаб армии. В отделе кадров нашей 3-й гвардейской разыскал бывшего сослуживца по полку, сибиряка капитана Ефима Иванова. Он помог мне дооформить документы, проводил до железнодорожного вокзала.

* * *

Поезд увозит меня на восток. Мерно стучат колеса вагона, хрипит гудок паровоза, протяжный, зовущий, нагоняет тоску и радость. Тоску - потому что я всем сердцем сроднился с беспокойной полковой семьей и суровой фронтовой жизнью. Мне стали близки люди, с которыми шагал огневыми дорогами войны. Поэтому расставание с боевыми товарищами отдается болью в сердце. Тревожную радость - потому что впереди новая, еще пока реально не осознанная жизнь, жизнь без крови и смертей.

После Польши за окном потянулись белорусские леса, замелькали израненные войной деревни, пристанционные поселки, города. Война сопровождала меня неотступно. Сквозь полог осевшего снега виднелись раны земли: траншеи, ходы сообщения, окопы, воронки, разрушенные доты и дзоты. Проплывали и оставались позади сожженные дома, искореженные вагоны, паровозы с зияющими на боках рваными ранами, разбитая боевая техника. Особенно много было разбросано танков, бронетранспортеров, самоходных установок, орудий на подступах к городам, крупным населенным пунктам, у железнодорожных мостов и мест переправ. Истерзанный лик земли бередил сердце, а исхудавшие, изможденные, в ватниках и довоенных обносках люди вызывали жалость. На остановках бежали к вагонам ребятишки. Мы отдавали им хлеб, консервы, сахар - все, что только оказывалось под рукой.