Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

наша компания разделилась. Великая княгиня отвезла меня назад в коляске, запряженной пони. Остальные возвратились пешком. Герцог прибывает послезавтра, и наши шарады состоятся в субботу.

Суббота 29 июня. Сегодня Петров день, мы были у обедни. После завтрака у нас было обсуждение. Фредро великолепно читал сцены из Мольера. Потом мы с мадемуазель Штрандман приводили в порядок наши костюмы. Это непростое дело — скомпоновать три красивых костюма в стиле помпадур из вещей, которые есть под рукой. Все мы, и Борис тоже, обедали у великой княгини. После обеда все отправились на прогулку в линейке. Я сидела рядом с Фредро, и его разговор меня удивил. Он, такой веселый, всегда в хорошем расположении духа, говорил мне с печалью о гнете воспоминаний, о горестях настоящего, в котором человека окружают могилы дорогих ему людей. Когда с ним заговаривал кто-то, сидящий по другую сторону, он сразу же отвечал блестящими остротами, похожими на фейерверк, внезапно вспыхивающий на небе, покрытом тучами. Этот блеск остроумия, эта неиссякаемая веселость — не было ли это только маской, под которой он скрывает печаль, терзающую его сердце? Если так, то его очень жаль. Мы пили чай во дворце. Борис, нас двое, Елена и Жорри, мы сидели за столом с фруктами и молочным. Борис начал рассказывать о моей так называемой поэтической одаренности и, несмотря на все мои усилия его остановить, продекламировал злополучный „Счастливый день моего детства“, стихотворение, которое составляло мое мучение с 7 лет, с тех пор, как я его сочинила. Саша усугубила ситуацию, уверив всех, что я сочиняю стихи до сих пор и что их у меня множество. Елена сказала, что она это знает, и они с Жорри прибавили, что заставят меня их прочитать на Кавалерской. Вот те на! Хорошо распоряжаться без хозяина.

Воскресенье 30 июня. Фредро преследовал меня уговорами прочесть мои стихи. Я наотрез отказалась. Прибыл герцог. Завтра будут сюрпризы.

Вторник 2 июля. Сначала в 2 часа у нас была репетиция. Она проводилась в зале муз, и Фредро начал расставлять нас по местам. Великая княгиня, изображающая живопись, стояла у мольберта. Елена лепила бюст мадам Веймарн, которая позировала ей с вдохновенным видом. Мы с Сашей застыли в позе менуэта, а князь Мещерский со своей маленькой скрипочкой изображал нашего учителя танцев. В углу Жорри, Борис и Рюмин, делая вид, что декламируют с книгой в руках, изображали поэзию. Мадемуазель Гардер, превосходная пианистка и ученица Шопена, исполняла во время этой живой картины короткую и блестящую пьесу, за которой должен был последовать менуэт из „Дон Жуана“, спетый мадам Кочетовой (Соколовой), ее братом и сестрой. В это время группы оживают, и четыре пары танцуют менуэт. Великая княгиня, единственная, кто умел его танцевать, начала нас ему учить. Танцорами были: великая княгиня с Жорри, князь Мещерский с мадам Веймарн, Борис со мной, Елена с Иваном Рюминым. По окончании менуэта пошли в соседнюю комнату, превращенную в чудесный сад с помощью множества растений из теплицы, поставленных на возвышение, изображающее холм, и томный Ватто, напоминающий о „Декамероне“ Боккаччо, представленный персонажами первого слога шарады, — все это изображало месяц май. Слово целиком представлял лагерь Валленштейна, устроенный на лужайках, прилегающих к китайскому дворцу. Был воздвигнут шатер, и среди груд оружия, солдат в средневековых доспехах и огней Жорри, Соколов и Нумерс разыграли сцену из трагедии Шиллера. Вторая шарада была „Вер-вер“. Сначала шла сцена из „Мизантропа“, сыгранная Фредро, князем Мещерским и Иваном Рюминым, затем сцена из „Заиры“, продекламированная великой княгиней и мамá перед князем Мещерским, изображающим Вольтера. Слово целиком было показано в виде живой картины, представляющей изумление монахинь, столпившихся вокруг клетки с попугаем. Нумерс изображал мать-аббатису, он позаимствовал мою юбку от амазонки, чтобы исполнить эту роль. Наша затея прекрасно удалась, было много веселья, и вечер был очарователен. В конце шарад великая княгиня устроила хоровод танцующих вокруг Фредро, а в заключение возложила корону на его голову. Все отправились ужинать, а потом разошлись в полном восторге от того, как провели вечер. Фредро уехал сегодня, обещая вернуться через несколько дней. На днях у нас на Катальной должен быть бал, и именно мамá будет приглашать и принимать гостей.

Четверг 4 июля. Мы с Еленой совершили долгую прогулку пешком, в то время как остальные возвращались в экипаже. Мамá просила почитать Елене мои стихи к балу, которые я написала этой весной. Я сначала отказывалась, но принуждена была уступить и заодно прочесть „Незабудку“ и „Ласточку“. Думаю, что стихи Елене понравились.

Суббота 6 июля. Завтра бал! Наши головы полны этой мыслью, мы вновь и вновь подсчитываем число приглашенных; с удовлетворением читаем записки тех, кто принял приглашение, с досадой — тех, кто отказался. Катальную гору украсят множеством цветов. Среди тысячи развлечений этих дней я нашла несколько минут, чтобы посвятить их… Музе! Вот чем это было вызвано. Вчера великая княгиня привезла меня обратно с Катальной горы. Вечер был восхитительный, и я не удержалась от соблазна постоять несколько минут на балконе, чтобы подождать остальное общество, которое возвращалось пешком. Воздух был свеж и благоухал вечерним ароматом, небо ясное, погода теплая и мягкая, тишину нарушало лишь эхо голосов припозднившегося общества — все способствовало тому, чтобы моя душа прониклась чувством, полным нежности, я подняла глаза к небесному своду, такому спокойному, такому огромному в своей величавой гармонии. Я чувствовала, что, если бы родилась поэтом, этот миг вдохновил бы меня на самые прекрасные стихи, и я погрузилась в глубь своей души, чтобы найти выражения, которыми можно было передать чувства, которые я испытывала. Эту ночь я все грезила, но утром привела мысли в порядок и написала: „Больше, чем сверкающий блеск дня, полный великолепия, я люблю смутный час, когда луна испускает бледный свет, навевающий нежные грезы. Я люблю немое величие ясного неба и объятый покоем прекрасный летний вечер, и я люблю одиноко бодрствовать в час, когда все спят, чувствовать, как растет сладкое наслаждение, пробуждаемое в моей душе сном и молитвой. Это час, когда все отдыхает, когда спит природа, только душа воспаряет над землей, забывая все дурное, и с восторгом пронзает мрачные покровы в поисках света. Покой ночи проникает в мое сердце, и я ощущаю, как оно трепещет сладостной дрожью. Мое существо пронизано чарующим вдохновением, которое открывает мне небеса и которое осушает мои слезы. И в моем сердце раздается мелодичный звук, потому что снова ты нисходишь ко мне, божественная поэзия, и моя душа, охваченная мучительным восторгом, в экстазе устремляется к