Волшебный корабль - Робин Хобб

Черный лед в ее глазах мгновенно сменился темным огнем.

— Вот бы так оно и случилось, — тихо сказала она. И необыкновенно возмутила его теплой улыбкой, которой вознаграждена была его грубость.

Кайл Хэвен лежал на ободранной койке Гентри и смотрел в потолок. То малое, что оставили после себя рывшиеся в пожитках рабы, валялось на полу. Уинтроу переступил через цепочку, вырезанную из дерева, и лишенный пары, брошенный кем-то носок. Все прочее, еще сутки назад принадлежавшее Гентри — его книги, одежда, инструмент для резьбы по дереву, — было отсюда унесено либо валялось изничтоженное. Кто тут больше потрудился — рабы, потрошившие каюты команды, или пираты с их гораздо лучше организованным сбором добычи?…

— Это я, отец, — сказал он, тихо закрывая за собой дверь. — Я, Уинтроу.

Дверь больше не запиралась: во время восстания кто-то сломал замок ударом ноги, даже не удосужившись сначала попробовать повернуть ручку. Впрочем, дверь была притворена, и двое «расписных», поставленные Са'Адаром нести стражу, не попытались заново ее распахнуть. Человек на койке не пошевелился…

Уинтроу поставил тазик с водой и приготовленные тряпки на расколотые останки столика Гентри и повернулся к отцу, чтобы торопливо прижать пальцы к его шее: бьется ли сердце? Сердце билось, и прикосновение привело отца в себя. Он с невнятным восклицанием дернулся прочь от его руки, потом торопливо сел.

— Все в порядке, — успокаивающе проговорил Уинтроу. — Это всего лишь я.

Кайл Хэвен показал зубы в пародии на улыбку.

— Да, — сказал он, — всего лишь ты. Но насчет того, что все в порядке — будь я проклят, если это действительно так!

Вид у него был жуткий, даже хуже, чем когда рабы пытались скормить его змею. «Да он постарел!.. — подумал Уинтроу. — Постарел за один день!..» Его щеки покрывала щетина, залепленная кровью из раны на голове. Уинтроу пришел сюда с намерением промыть и перевязать раны отца, но теперь им овладела странная неохота прикасаться к нему. Нет, крови он не боялся и отнюдь не был слишком «горд» для такого рода дел; если в нем когда и было подобное, время, проведенное в трюме с немощными рабами, давным-давно его от этого излечило. Нет. Он не хотел прикасаться к Кайлу Хэвену потому, что это был его отец, и ему казалось, что прикосновение могло некоторым образом засвидетельствовать эту кровную связь.

Уинтроу не попытался прятаться от собственных чувств. Их следовало принять и признать. Но как же ему хотелось, что этот человек был ему совершенно чужим!

— Я тебе воды умыться принес, — сказал он ему. — Правда, немного. Запасы пресной воды у нас как раз на исходе… Ты, может, проголодался? Если хочешь, попробую галет или сухарей тебе раздобыть… Больше, боюсь, просто ничего нет.

— Ничего мне не надо, — ответил отец. — И вообще можешь поменьше обо мне беспокоиться. У тебя более важные друзья завелись, вот им и прислуживай.

Уинтроу не стал обращать внимания на слова, которые пожелал выбрать его отец.

— Кеннит спит, — сказал он. — Пусть отдохнет как следует и сил наберется. Тогда у меня будет хоть какой-то шанс его вылечить.

— Вот как? Ты, значит, и вправду намерен… Ты вылечишь человека, отнявшего у тебя твой корабль!

— Да. Чтобы спасти тебе жизнь.

— Чушь! — фыркнул отец. — Ты бы все равно это сделал. Даже если бы они меня тому змею скормили. Такова уж твоя сущность… Под всякого, кто при власти, ложиться!

Уинтроу попытался беспристрастно поразмыслить над услышанными словами. Потом сказал:

— Возможно, ты и прав. Возможно, я все равно сделал бы это… Но не потому, что у него власть. Кто он такой — это тут вообще ни при чем. Дело в жизни, отец. Жизнь — это Са. Это значит, пока не утрачена жизнь, всегда есть возможность совершенствования. И потому я, как священнослужитель, вижу свой долг в том, чтобы сохранять жизнь. Даже его.

Отец мрачно рассмеялся:

— Только еще не добавил — даже мою…

Уинтроу молча кивнул.

Кайл Хэвен повернул к сыну голову той стороной, где была рассечена кожа:

— Ладно, жрец, приступай. Больше ты все равно ни на что не годишься.

Уинтроу не попался на удочку. Он сказал:

— Давай сначала посмотрим, что там у тебя с ребрами.

— Как скажешь.

Отцу было явно трудно двигаться, но все же он сам стащил драные остатки рубашки. Вся левая сторона груди у него была сплошь в синяках. Уинтроу внутренне содрогнулся, увидев на его теле явственно отпечатавшийся след сапога. Значит, этот удар достался уже лежачему… И опять единственными лекарскими припасами Уинтроу были вода и влажные тряпки: врачебный сундучок, имевшийся на корабле, подевался неизвестно куда. Он очень осторожно приступил к перевязке, чтобы помятые ребра причиняли поменьше страданий. Его отец ахал и вздрагивал от каждого прикосновения, но не отстранялся. Когда Уинтроу завязывал последний узелок, Кайл Хэвен сказал ему:

— Ты ненавидишь меня, ведь так, парень?

— Не знаю. — Уинтроу намочил тряпку и начал промокать кровь у него на лице.

— А я знаю, — сказал отец. — У тебя на физиономии все написано. Ты едва можешь себя заставить в одной каюте со мной находиться, а прикасаться ко мне — и подавно!

— Ты ведь действительно пытался меня убить, — проговорил Уинтроу ровным голосом.

— Да. Пытался. Пытался! — У отца вырвался недоуменный смешок, но смеяться было слишком больно, и он, вздрогнув, умолк. — Провалиться мне, если я знаю, почему тогда поступил так… Но в тот момент мне казалось, что ничего более умного и придумать-то невозможно.

Уинтроу понял, что более вразумительного объяснения не дождется. Да он и не был уверен, что ему вправду хотелось понять. Он устал от бесконечных попыток понять отца. Он совсем не хотел его ненавидеть. Он вообще не хотел ничего чувствовать к этому человеку. А больше всего ему хотелось, чтобы отец вообще в его жизни не существовал.

— Почему все должно было случиться именно так? — вырвалось у него вслух.

— Ты сам сделал выбор, — заявил Кайл Хэвен. — Все могло быть совершенно иначе. Если бы ты хоть попытался сделать по-моему… просто делать, что тебе говорят, не задавая вопросов! — все было бы хорошо. Неужели так трудно было раз в жизни поверить, что кто-то другой лучше знает, где твое благо?

Уинтроу обвел глазами комнату так, словно обозревал весь корабль.

— Я думаю, — сказал он тихо, — это никому из нас не во благо.

— Только потому, что ты все испортил! Ты — и корабль! Если бы вы оба вели себя как положено, мы уже на полпути в Калсиду были бы теперь! И Гентри, и Майлд, и… и все… все они были бы живы! И виноват во всем ты! Ты, а не я! Ты это выбрал!..

Уинтроу попытался придумать ответ, но ничего путного ему в голову не пришло. И он принялся молча, тщательно перевязывать отцу голову.

…Как же здорово они работали у нее на палубе и на мачтах, эти пестро разодетые морские разбойники… Со времен капитана Ефрона не доводилось ей наслаждаться командой, составлявшей с нею такое органичное целое! Она обнаружила, что с облегчением воспринимает их многоопытное обращение с ее такелажем и парусами. Исполняя распоряжения Брика, бывшие невольники выстроились правильными цепочками, таская из-за борта ведерки с водой и передавая их вниз — отмывать испоганенные трюмы. Другие уже качали помпы, выплескивая в море застоявшуюся грязь. Третьи вооружились кусками пемзы и скребли палубу… Они пытались оттереть кровавые пятна, но вотще: диводрево сохранит эти отметины навсегда. Она знала это, но помалкивала. Люди сами поймут тщетность своих усилий… Несколько человек трудились в трюмах, снимая цепи, гроздьями свисавшие с переборок. Медленно, но верно все они возвращали ей прежний облик. Можно сказать, возвращали ей ее прежнюю…

С самого дня своего пробуждения она, пожалуй, не испытывала большего удовлетворения… Но помимо удовлетворения было и еще кое-что, кое-что беспокоящее, но вместе с тем завораживающе интересное.

Она расширила свое восприятие… В каюте старпома на краешке узкой койки сидел Кайл Хэвен, а Уинтроу молча промывал ему рану на голове. Ребра Кайла уже стягивала повязка. Тишина в каюте была не просто тишиной, но чем-то большим: так молчат друг с другом люди, говорящие на разных языках и не имеющие ничего общего. Болезненная это была тишина, и она не стала к ней прислушиваться.

В капитанской каюте беспокойно дремал предводитель пиратов… Проказница не ощущала его с такой остротой, с какой чувствовала Уинтроу, однако ее достигал и снедавший его жар, и неровный ритм дыхания. Она потянулась к нему, точно мотылек — к пламени свечки… «Кеннит». Она заново примерилась к его имени. Лихой, злой человек. И опасный… Но до чего ж обаятельный. Его женщина ей не слишком понравилась. Зато сам Кеннит… Он сказал, что завоюет ее. Не завоюет, конечно, ведь он не член ее семьи. Однако Проказница обнаружила, что ожидает этих его попыток, пожалуй, даже с нетерпением. Как он ее называл? «Моя повелительница ветра и волн, стремительная и прекрасная…» Ну не глупо ли человеку так говорить с кораблем?…