Игра теней - Тэд Уильямс

— В конце концов, чье имя носит труппа? — проскрежетал Педдир. — Кто все время на виду? Кого хотят увидеть зрители?

— Разумеется, непревзойденного трагика Педдира Мейквелла, — с комическим благоговением изрек Финн. — Ты правильно сказал мальчику: надо быть осторожным с бычьей кровью. Первейшая обязанность всякого любимца публики — пленять взоры зрителей роскошным нарядом. Правда, когда твой герой выходит из жестокой схватки с врагами, не обагрив одежд кровью, это выглядит несколько неправдоподобно. Но кого волнуют такие пустяки?

— Твои тупые шутки мне изрядно надоели. Если бы ты сам стирал костюмы, у тебя бы убавилось остроумия.

— Раз ты так дрожишь над своим костюмом, дружище Мейквелл, почему бы тебе не надеть поверх фартук мясника? — вставил Невин Хьюни. — Этот наряд тебе очень подойдет. Ведь ты орудуешь мечом, как представитель этого славного ремесла.

— Довольно! — перекрикивая поднявшийся смех, вскинул руку Финн Теодорос. — Потрудитесь успокоиться и выслушать меня. К вашему сведению, я внес в пьесу кое-какие изменения. Милейший Хьюни! В первом акте, когда Зосим приходит к Перину и описывает ему укрепления замка Хорса, вместо «покрыт сияющими кристаллами льда» извольте сказать: «покрыт кристальным льда сиянием». Это лучше соответствует стихотворному размеру. Что касается вас, о всемогущий Перин, умоляю сделать над собой усилие и запомнить, что «сребристая луна» и «ребристая луна» — это отнюдь не одно и то же. Вы постоянно путаете эти два слова, отчего ваши реплики приобретают, мягко говоря, странный смысл.

Эти слова вызвали новый взрыв смеха, однако на сей раз Педдир Мейквелл счел за благо не обижаться.

— Да на таком слове, как «сребристая», можно язык сломать, — с ухмылкой заметил он. — Уверен, ты до отказа наполнил монологи Перина этими словечками исключительно для того, чтобы мне досадить. По твоей вине я стану заикой.

— По моей, как же иначе, — рассеянно кивнул Теодорос, пробегая глазами клочок бумаги с пометками. — Да, вот еще что. В той сцене, где три брата идут приступом на Лунный замок, не произносите реплики о грохоте барабанов, пока эти самые барабаны действительно не загрохочут за сценой. — Драматург перевернул свой покрытый каракулями клочок. — О, чуть не забыл. Во втором акте, когда Зория пытается убежать от Хорса, а тот ее хватает, нашему милому Пилни не следует слишком церемониться. Пилни, мальчик мой, ты дотрагиваешься до руки Зории, словно боишься обжечься. Сделай милость, забудь об учтивых манерах и схвати ее так, чтобы она поняла — с тобой шутки плохи.

Пилни залился румянцем и пробормотал себе под нос что-то невразумительное. Теодорос повернулся к Бриони.

— А вот тебе, юный Тим, в этой сцене следует быть мягче и женственнее. Помни, ты богиня-девственница, а не уличная потаскуха. Когда Хорс схватит тебя, прояви кротость и смирение. Не пытайся доказать зрителям, что ты способна дать отпор любому наглецу.

На этот раз пришел черед Бриони смущенно краснеть. Она слишком хорошо запомнила наставления Шасо: если тебя хватают за руку, вырывайся. Когда они играли эту сцену в первый раз, она так вывернула Пилни запястье, что бедняга побледнел от боли. Возможно, именно по этой причине вне сцены он старался держаться от Бриони подальше.

— А где любезнейший господин Бирч? Доуэн, я знаю, что больное колено доставляет тебе много неудобств, и все же прошу: когда Волиос получает от Змеоса сокрушительный удар, не надо опускаться на землю медленно и осторожно. Если зрители заметят, что убитый боится ушибиться, трагедия превратится в фарс.

Гигант нахмурился, но кивнул в знак согласия. Бриони было очень жаль Доуэна, она знала, как он мучается от боли в ногах. Она решила непременно отыскать подходящий материал и сделать подушечки для его распухших коленей.

Теодорос продолжал давать указания. Он изменил несколько мизансцен, дабы у Фейвала и Хьюни, игравших Зуриал и Змеоса, была возможность проскользнуть в гримерную, скинуть с себя костюмы, облачиться в доспехи и предстать на сцене уже в образах воинов божественной армии, которую Перин ведет на цитадель бога Луны. К немалому удовольствию Фейвала, в четвертом акте драматург сократил монологи Зуриал — коварной богини, державшей Зорию в заточении, пока Змеос и Хорс сражались против Перина и его сподвижников.

Поправки были внесены и в сцену смерти Хорса. Так как Пилни имел удручающее обыкновение понижать голос, когда требовалось говорить как можно громче, драматург передал большую часть его заключительных монологов Хьюни — тот, по словам Теодороса, хотя и не давал себе труда постичь смысл сказанного, зато ревел, как голодный телок. Замечаниям, изменениям и советам не было бы конца, если бы в переулке не появился хозяин таверны. Он осведомился, намерены ли актеры начать свое дурацкое представление или решили выждать, пока рассерженные зрители разнесут его постоялый двор в щепки?

— О всемогущие боги Зосим, Купилас и Девона, смягчите сердца тех, кто пришел к нам сегодня! — прижав руки к груди, произнес Теодорос традиционную фразу, благословляющую начало спектакля. — Начнем, друзья мои!

Первые три акта прошли как по маслу. Во дворе таверны яблоку было негде упасть, однако день выдался пасмурный, поэтому по обеим сторонам сцены пришлось зажечь факелы. В их неровном свете Бриони не могла разглядеть лиц зрителей, к тому же скрытых капюшонами и шляпами. Она заметила, что среди собравшихся преобладает простой рабочий люд, а знатные господа и дамы не почтили представление своим присутствием. В первом ряду расположилась компания юнцов — судя по виду, подвыпившие подмастерья. Они громко переговаривались, свистели и отпускали скабрезные замечания, когда на сцене появлялся актер в женском платье, Фейвал или Бриони. То обстоятельство, что они насмехаются над бессмертными богинями, нимало их не смущало.

Бриони, к собственному удивлению, держалась на сцене довольно уверенно. Многодневные усилия, потраченные на заучиванье монологов, не пропали даром, и строчки сами всплывали в памяти. Несколько раз она запнулась, но реплики других актеров помогли ей не растеряться и вовремя вернуться на верную дорогу. Пьеса явно увлекла зрителей, о чем свидетельствовали обеспокоенные возгласы и одобрительные крики, сопровождавшие каждый поворот сюжета. Когда Перин повел свое воинство на замок Хорса и Пилни, взобравшись на крышу фургона, изображавшего лунную цитадель, бросил вызов неприятелю, толпа разразилась улюлюканьем. Судя по сердитым лицам парней, они были не прочь взобраться на сцену, присоединиться к армии богов и воздать похитителю богини-девственницы по заслугам. В сцене, где Хорс убивает Волиоса, сына Перина, Доуэн Бирч превзошел самого себя — не пожалев больных коленей, он рухнул на землю как подкошенный, и между его судорожно сжатых пальцев заструились ручейки крови из раздавленного бычьего пузыря. Тут многие женщины не удержались от слез, и до ушей Бриони долетели сдавленные всхлипывания.