Кабирский цикл - Генри Олди

— Господин Али-бей!

— Да? — Хайль-баши всем телом повернулся на голос.

Неторопливо, с подчеркнутой ленцой.

Он был огромен и медлителен, этот скверно воспитанный мушериф, но огромным он был на самом деле, а медлительным лишь казался; и госпожа Коушут прекрасно понимала, что если дойдет до дела, то с двумя ее гулямами Фаршедвард управится в несколько секунд. Ее же оставит на закуску и уж будьте уверены! — закусит с отличным аппетитом, под стать телосложению. А сказать о гулям-эмире, о самой серьезной боевой единице, что он в данный момент небоеспособен, означало не сказать ничего. Зейри видела, что господин Ташвард последние часы балансирует на грани небытия, отчаянно цепляясь за жизнь зубами. Зубы крошились, жизнь ускользала, но Ташвард отчаянно хотел жить, и он мог выжить — но раненому срочно требовалась квалифицированная медицинская помощь.

А для этого надо было…

— Господин Али-бей, я, как представительница администрации мектеба, требую, чтобы девочка сдала имеющееся у нее холодное оружие! С этими ножами за пазухой она представляет опасность для окружающих!

Госпожа Коушут мельком оглядывается на застывших позади гулямов. На поясе у обоих висят армейские штык-ножи в ножнах и полицейские дубинки-тонфа с короткой поперечной рукоятью, прихваченные из оружейной комнаты. Уж это-то точно работает в отличие от пистолетов! Вот если бы еще перетащить на свою сторону бородатого ар-Рави с его доктором, способным всадить пулю в нужного человека! Да и дебил телохранитель весьма пригодился бы в качестве союзника.

Последняя мысль странным образом лишает Неистовую Зейри душевного равновесия: она, значит, союзник Творца, а дебил телохранитель — союзник ее, Зейри… Враг моего врага — так, что ли?

Приходится встряхнуться и усилием воли прекратить лишние мудрствования.

Хайль-баши угрюмо сопит — пламя костра взволнованно колеблется, трепеща языками, — и косится на вынесенные во двор носилки. Там, накрытый легким пледом, мечется в бреду гулям-эмир. Снаружи он начал дышать немного ровнее, но по всему видно, что без вмешательства опытных врачей господин Ташвард долго не протянет.

Ничего, пусть мушериф посмотрит, полюбуется.

Гуляма-предателя Неистовая Зейри демонстративно не замечает.

— Госпожа Коушут, вы опасаетесь двенадцатилетней девочки? — Хайль-баши явно пытается иронизировать, сыграв на струне самолюбия, но это у него плохо получается.

Неистовую Зейри на фальшивый дирхем не купишь.

— Да, господин Али-бей, опасаюсь. Причем не только и не столько за жизни взрослых, сколько за жизни вверенных мне детей! Поэтому я настоятельно требую, чтобы девочка сдала ножи. Оружие — не игрушка, и вы, как представитель власти, должны это знать не хуже меня!

Огромный мушериф колеблется. Он понимает, что женщина права, но у него явно есть и какие-то свои соображения.

Интересно, какие?

— Полагаю, угроза детям со стороны Сколо… со стороны Ниру Бобовай отсутствует, — неуверенно тянет он, хмуря реденькие бровки. — Я думаю…

— Ах, вы думаете. Рада услышать! А отвечаю за детей, между прочим, я! Поэтому думать вы можете что угодно, а на сдаче оружия я настаиваю!

— Ишь какая прыткая… — бормочет старуха в инвалидном кресле, но в разговор не вмешивается, и поэтому госпожа Коушут пропускает ее слова мимо украшенных маленькими золотыми сережками ушей.

— Итак?

Хайль-баши сопит и смотрит в костер.

— Я жду!

— Ниру… — Фаршедвард Али-бей оборачивается к девочке, и рык хайль-баши становится чуть ли не жалобным, что кажется невозможным для такой туши с замашками потомственного солдафона. — Ты отдашь ножи? Не ей — мне?

Маленькая дрянь отрицательно качает головой и делает шаг назад, прислоняясь спиной к раздвоенному кизилу, из развилки стволов которого торчит злополучный меч. Руки девчонки пугливыми котятами исчезают в складках шали и… остаются там.

Хайль-баши тяжело вздыхает — удивительное дело, при этом в его вздохе слышится чуть ли не облегчение.

— Вот видите, госпожа Коушут! — разводит руками мушериф.

— Что значит — «видите»?! Ношение детьми холодного оружия противозаконно! Так что вы обязаны…

— Ничего я никому не обязан! — неожиданно рявкает хайль-баши. — И в первую очередь вам!

Минутой позже Али-бей все-таки сбавляет тон:

— Не учите меня, что законно, а что нет, госпожа Коушут! Вам известны параметры, по которым определяется, является ли тот или иной нож холодным оружием? Длина лезвия, например, наличие упора, кровостока, кишкодера?

— Кишкодера?

— Я имею в виду зубцы на обушке. Можем, кстати, измерить! Вот у ваших гулямов — оружие. Видно с первого взгляда. А у девчонки…

— Тем не менее вы, наверное, не станете отрицать, что это боевые метательные ножи? — тихо шипит Неистовая Зейри. — И что из-за вашей замечательной девчонки…

— Из-за вашей, госпожа Коушут! Из-за вашей! Разве не вы приложили столько усилий, дабы затащить ее в мектеб?! Радуйтесь — свершилось!

— …уже был тяжело ранен господин Ташвард! Кто следующий?

Столь весомый аргумент прозвучал бы гораздо убедительнее, не случись непредвиденного.

— Крошка, насколько известно мне, твой господин Ташвард был ранен совсем по другой причине! — насмешливо раздается позади зычный голос.

Обернувшись, госпожа Коушут видит спускающихся с крыльца и направляющихся к ним Большого Равиля, его телохранителя и маленького доктора. Ну да, хаким аль-Шинби и его… подруга уже здесь, просто стоят в сторонке, у второго костра, молчат — вот она их сразу и не приметила.

Кажется, все в сборе.

Кроме пьянствующих в медицинской части одноухого аракчи и надима Исфизара. Ну и шайтан с ними — только этих двух алкоголиков тут и не хватало!

— И по какой же, позвольте полюбопытствовать, господин ар-Рави?

— Твой гулям-эмир, крошка, собирался по-тихому пристрелить девчонку, а доктор Кадаль по причине слабости мочевого пузыря оказался свидетелем.

Кровавые отблески пламени в глазах Равиля делают его похожим на огромного бородатого гуля-людоеда, и госпожа Коушут неожиданно ощущает странное возбуждение, которое в другой ситуации могло бы показаться приятным.

Почему-то Зейри кажется, что она присутствует при постановке сюрреалистической пьесы в будущем театре абсурда; темнота кулис придвигается со всех сторон, мерцают светлячки в колосниках над головой, невидимый осветитель ухмыляется, забыв включить выносные прожекторы, и от жизни остаются только имена и слова.

С легким привкусом обстоятельств.