Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Очевидно в ответ на что-то, сказанное Прейратсом, Элиас обнажил в улыбке зубы, оглядывая редкую толпу, приветствующую его, но лицо его при этом не было лицом счастливого человека.

— Я очень зол и не желаю сносить подобную неблагодарность. — Король водрузился на трон из костей дракона, убитого его отцом Джоном. — Ваш король возвращается с войны, приносит весть о великой победе, а его встречает лишь горстка человеческих отбросов. — Элиас скривил губу, уставившись на отца Хельфсена, субтильного священника, который являлся также канцлером Хейхолта. Хельфсен преклонил колена у ног короля, его лысая макушка казалась жалким подобием щита. — Почему мне не было оказан достойный прием?

— Но мы же оказали его, мой лорд, — заикался канцлер. — Разве я не встречал вас у Нирулагских ворот вместе со всеми вашими домашними, оставшимися в Хейхолте? Мы безмерно рады видеть ваше Величество в добром здравии, нас привела в священный восторг ваша победа на севере!

— Мои жалкие подданные в Эрчестере не показались мне ни радостными, ни восторженными, ни почтительными. — Элиас потянулся за своей чашей. Недремлющий Прейратс подал ее, стараясь не расплескать темную жидкость. Король отпил большой глоток и сморщился от горечи. — Гутвульф, ты почувствовал, что королевские подданные выказали нам должное почтение?

Граф набрал в грудь побольше воздуха, прежде чем медленно ответить:

— Может быть, они были… может быть, до них дошли слухи…

— Слухи? Какие? Так разрушили мы или не разрушили оплот моего брата-предателя в Наглимунде?

— Конечно, мой повелитель. — Гутвульф почувствовал, что зашел слишком далеко. Зеленоватые глаза Элиаса вперились в него, как ненормально любопытные глаза совы. — Разумеется, — повторил граф, — но наши… союзники… не могли не вызвать толков.

Элиас повернулся к Прейратсу. Лоб короля был наморщен, как будто он всерьез озадачен:

— Мы же приобрели могущественных друзей, не так ли, Прейратс?

Священник угодливо кивнул:

— Могущественных, величество.

— И они, тем не менее, подчинялись нашей воле, не так ли? Они выполняли наши желания, ведь так?

— Выполняли их до конца, как вы того хотели, король Элиас. — Прейратс скользнул взглядом по Гутвульфу. — Они выполнили нашу волю.

— Ну вот. — Элиас повернулся, удовлетворенный, и посмотрел на отца Хельфсена снова. — Ваш король отправился на войну и уничтожил своих врагов, возвратился, заручившись поддержкой королевства, которое древнее бывшей Наббанайской империи. — Его голос опасно задрожал: — Почему же мои подданные ведут себя, как побитые собаки?

— Они темные крестьяне, сир, — сказал Хельфсен. С его носа свисала капля пота.

— Думаю, что кто-то здесь мутил воду в мое отсутствие, — сказал Элиас с пугающей нарочитостью. — Я хотел бы знать, кто распространяет небылицы. Ты меня слышишь, Хельфсен? Я должен выяснить, кто считает, что знает лучше, что нужно для блага Светлого Арда, чем его Верховный король. Иди, и когда снова предстанешь предо мной, ты должен мне об этом сообщить. — Он сердито провел рукой по лицу. — Некоторым из этих проклятых домоседов-аристократов пора показать тень виселицы, чтобы напомнить, кто правит в этой стране.

Капля пота, наконец, соскользнула с носа Хельфсена и шлепнулась на кафельный пол. Канцлер быстро поклонился, еще несколько капель пота скатились с его лица, а день, между тем, был необычайно прохладным.

— Конечно, мой лорд. Так хорошо, что вы вернулись, так хорошо! — Он приподнялся, не разгибаясь, снова поклонился, затем повернулся и торопливо вышел из тронного зала.

Звук закрывшейся двери гулко прокатился по залу, отразился от потолочных балок, и Элиас откинулся на широкую спинку трона из пожелтевших драконьих костей. Он потер глаза тыльной стороной сильной руки.

— Гутвульф, подойди, — сказал он приглушенным голосом.

Граф Утаньята сделал шаг вперед, испытывая неодолимое желание бежать из комнаты. Прейратс не покидал своего поста возле Элиаса, лицо его было гладким и бесстрастным, как мрамор.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пока Гутвульф подходил к драконьему креслу, Элиас опустил руки на колени. Синие круги создавали впечатление, что глаза короля глубоко запали. На миг Гутвульфу показалось даже, что король смотрит на него из какой-то дыры, из западни, в которую попал.

— Ты должен защитить меня от предательства, Гутвульф. — В словах Элиаса послышались нотки отчаяния. — Я сейчас так уязвим, а нам предстоят великие дела. Эта земля увидит золотой век, такой, о котором философы и церковники могут только мечтать, но я должен выжить. Я должен жить, или всем конец. Все превратится в пепел. — Элиас наклонился вперед, ухватившись за огрубевшую руку Гутвульфа холодными, как рыба, пальцами. — Ты должен мне помочь, Гутвульф. — Мощная нота прозвучала в его напряженном голосе. На мгновение граф услышал голос прежнего товарища по битвам и тавернам, и ему стало больно. — Фенгбальд, Годвиг и другие — дураки. Хельфсен — трусливый заяц. Ты единственный во всем мире, кому я могу довериться… кроме Прейратса, конечно. Вы единственные, кто искренне предан мне.

Король устало откинулся и снова прикрыл глаза, скрипнув зубами, как от боли. Он жестом отпустил Гутвульфа. Граф взглянул на Прейратса, но священник лишь покачал головой и повернулся, чтобы снова наполнить королевский кубок.

Когда Гутвульф открыл дверь зала и вышел в освещенный коридор, он почувствовал, что внутри у него застрял комок страха. И он начал обдумывать не подлежащее осмыслению.

Мириамель отшатнулась, освободив свою руку из рук графа Страве. Она отпрянула назад и упала на стул, который ей подставил человек в маске-черепе. На секунду она почувствовала себя в западне.

— Как вы узнали, что это я? — спросила она наконец. — И что я приеду сюда?

Граф усмехнулся, протянув узловатый палец к лисьей маске, которую снял.

— Сильные полагаются на силу, — сказал он. — А слабые должны быть хитрыми и быстрыми.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Страве поднял бровь.

— Да? — Он повернулся к помощнику в маске-черепе. — Можешь идти, Ленти. Жди со своими людьми на улице.

— Там дождь, — сказал Ленти с тоской в голосе. Его белая маска закачалась, в темных глазницах сверкнули глаза.

— Тогда жди наверху, дурак, — уступил граф. — Я позвоню, когда ты понадобишься.

Ленти изобразил поклон, бросил взгляд на Мириамель и удалился.

— Вот он иногда прост как дитя. Но тем не менее очень исполнителен, а я не могу сказать этого о большинстве своих людей.

Граф придвинул графин с вином к брату Кадраху, который с подозрением к нему принюхался, пытаясь побороть соблазн.

— Да пей же, — резко сказал граф. — Неужели ты думаешь, я стал бы возиться с вами и водить вас по всему Анзис Пелиппе, чтобы затем отравить в одной из своих резиденций? Если бы я желал вашей смерти, вы бы плавали лицом вниз в гавани, не успев сойти с трапа.

— От этого мне не легче, — сказала Мириамель, приходя в себя и сильно рассердившись. — Если ваши намерения благородны, граф, почему нас привели сюда под угрозой ножа?

— Ленти сказал вам, что у него нож? — спросил Страве.

— Конечно, — сказала Мириамель обиженно. — Вы хотите сказать, что ножа у него не было?

Старик снова усмехнулся:

— Святая Элисия! Конечно, есть! У него их дюжина, разной формы и размера, некоторые из них обоюдоострые, другие раздвоенные, с двумя расходящимися лезвиями. У Ленти больше ножей, чем у тебя зубов. — Страве опять тихо хохотнул. — Я постоянно напоминаю ему, чтобы он не объявлял этого во всеуслышанье. По всему городу он известен как Ленти Ави Стетто. — Страве на мгновение престал смеяться, слегка запыхавшись.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мириамель повернулась к Кадраху за объяснением, но он был поглощен бокалом графского вина, которое наконец признал безопасным.

— Что означает… Ави Стетто? — спросила она.

— Это означает на нашем наречии «У меня есть нож», — Страве покачал головой с выражением нежности на лице. — Но он умеет пользоваться своими игрушками, уж он-то умеет.