Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Вы тут? — негромко произнес Айдек, и из-за нагроможденных у стены столов и лавок отделилась грузная тень, шагнувшая к нему на встречу.

— Да, фалаг.

Они поравнялись и пошли через длинный зал к двери, ведущей на кухню. Миновав её, фалаг и полководец спустились по узкой лестнице вниз, в темное подземелье, служившее в крепости погребом. Почти всюду тут стояли бочки и амфоры, а к потолку были подвешены большие куски солонины и связки соленой рыбы.

О тайном ходе в крепости знали все и тайным его называли лишь по привычке. Сама крепость уже много лет служила не более чем казармой. Обжитым реликтом старины, который не имел никакой военной ценности. А потому и к его секретам относились соответственно.

Вот уже не одно десятилетие воины и командиры свободно отправлялись по этому ходу в ночные самоволки. За вином, любовью или просто к семьям в город. И каждый знал об этом. И не мог уже представить иного назначения для неприметной двери в погребе. Чтобы пройти по нему от солдат требовалось лишь кинуть монетку дежурившим поварам. Ну и не быть на посту, разумеется. Но сегодня даже этого не хитрого ритуала Айдеку удалось избежать — вся прислуга крепости была отправлена по домам, ну а ставить охрану у двери в погребе никому, к счастью, похоже, не пришло в голову.

Сама дверь скрывалась за уходившим почти до самого потолка рядом массивных почерневших бочек. Айдек не знал, что именно в них скрывалось и предполагал, что никто из ныне живущих уже не обладал подобным знанием. С самых первых дней в этой крепости он видел эти ряды, и всякий раз они оставались неизменны. Возможно, их и поставили тут лишь для того, чтобы скрыть от случайных глаз тайный ход.

Обогнув их ряды, они оказались возле обитой медью обшарпанной двери, которая скрывалась в небольшом углублении. Айдек толкнул её — старые отсыревшие доски затрещали, издав звук похожий не то на писк, не то на скрежет, а потом поддались, проваливаясь во тьму. Он шагнул вперед, и масляная лампа выхватила из непроглядного мрака узкий ход, с закопченным потолком.

— Идите всё время прямо и никуда не сворачивайте, — сказал фалаг, развернувшись к бывшему полководцу и протягивая ему лампу. — Когда окажитесь в старом склепе, можете подниматься наверх по лестнице. Вы окажитесь возле западной оконечности Аравенн. Там тихо и безлюдно. Особенно сейчас. Но выйти из города вы должны сами. Тут я вам не помогу.

— Я всё ещё помню город и у меня всё ещё остались тут друзья. Как-нибудь справлюсь.

— Учтите: Палатвир блокирован. Там войска. Как и возле всех ворот.

— Логично. Я бы поступил так же. Спасибо за предупреждение воин, я не забуду этого. Вы же понимаете, что я не стану отправляться в добровольное изгнание и буду бороться с этим преступным переворотом?

— Я понимаю.

— Может тогда, вы желаете пойти со мной, фалаг? Чувствую, в ближайшее время мне потребуются добрые воины и верные командиры.

Слова Убар Эрвиш застали Айдека Эставию врасплох. Странно, он и не думал о такой возможности для себя. Да, он только что отпустил на свободу вероятно единственного человека, что мог бросить вызов Лико Тайвишу, Верховному стратигу, а теперь, вероятно и чему-то большему.

Айдек, нравилось ему это или нет, уже нёс косвенную ответственность за всё, что случиться дальше. Он прекрасно понимал, что прославленный воин вряд ли выберет тихое бегство. Он понимал это когда открывал дверь, когда пропускал в неё Убара Эрвиша, и отводил его сюда, к этому тайному ходу. Понимал всё время. И всё же, он не хотел принимать в этом добровольного участия. Он сделал то, что требовала его совесть. Спас хорошего человека и достойного гражданина от несправедливой смерти. А дальше… пусть дальше всё будет по воле Всевышнего.

— Нет, это не для меня, — ответил он, наконец. — Я связан клятвой с тагмой.

— Да будет так, фалаг. Да укроет вас Мифилай своим нерушимым щитом от стрел, мечей и всех напастей.

— И вас, господин Эрвиш, — кивнул полководцу Айдек Исавия.

Глава двадцатая: Смерть благородного

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Десятки тысяч голов людского моря окружали Скофу со всех сторон. Они стояли так плотно, что ветеран чувствовал локти, руки и ноги соседей. Чувствовал их дыхание у себя на затылке, оседавшее влажными каплями. Даже собственные мысли ему были почти не слышны, за нарастающим гулом голосов, который напоминал шум волн, бьющихся о скалы во время шторма.

И словно скалы, поверх этого людского моря, высились три исполина из камня и мрамора — три великих здания, что были самим сердцем города и государства. Синклит, Пантеон и Яшмовый дворец. В городе трудно было найти точку, если только ты не затерялся в тесных лабиринтах закоулков верхнего Кайлава, с которой было бы незаметно их устремленных в небо круглых куполов и башен. Но никогда прежде Скофа не видел их так близко. И уже давно его не окружало столько людей.

Нечто похожее он испытывал лишь раз, во время Битвы у двух холмов. Тогда, в самом начале войны, их тридцатитысячное воинство при поддержке двух тысяч вулгрианских всадников, окружили объединённые силы пяти племен. Не меньше пятидесяти тысяч, что атаковали тагмы с двух возвышенностей, и если бы не стойкость и мужество солдат, непременно закончили войну в самом её начале.

Но тогда Скофа был воином. Частью огромной армии. А среди этой толпы, стёкшейся к самому сердцу государства, он чувствовал себя муравьем. Ничтожным насекомым, которому не дозволено понять весь простор и размер окружавшего его мира.

Да и вообще вся площадь Белого мрамора была не для таких как он. Не для нищих блисов и уличного отребья. Но сегодня в это сосредоточение власти и величия государства, где проводились лишь важнейшие праздники для благородных и богатых, пришел, кажется весь свободный Кадиф. Бессчетное число горожан, оставив свои дела, стояли как на площади, подпираемые с трех сторон монументальными дворцами, так и за её пределами, растекаясь по Царскому шагу.

За свою недолгую жизнь в столице, ветеран убедился, что отвлечь от повседневной суеты местных жителей могут лишь бесплатные развлечения и бесплатное же вино. Как на прошедшие мистерии, или триумфальное возвращение армии из диких земель. Но видно новое, обещанное им развлечение, тоже будоражило умы пресытившихся горожан, заставляя их пускать слюнки и отбросив все дела и хлопоты, устремиться по зову сотен и сотен глашатаев и солдат сюда, на площадь Белого мрамора.

А посмотреть тут и вправду было на что: ведь сегодня при всем народе, собирались судить предателей-старейшин. И это уже само по себе было неслыханным делом.

За нарушение законов сановники могли приговорить тебя к штрафу, изгнанию, казни или рабству. Но в рабов свободных граждан обращать запрещалось, а казнь полагалась лишь за государственную измену и особые злодеяния. Впрочем, штрафы были велики, и тех, кого не приговаривали к выселению в дальние колонии или даже изгнанию, часто ждала долговая кабала, не многим лучшая рабства. Да, твоё тело и твоя жизнь оставалась в твоей собственности, а вот твой труд отныне принадлежал долгу.

Но мантии и прочие благородные если и отвечали по закону, то только среди своих и в своём же Синклите. И, насколько слыхал Скофа, обычно они просто выплачивали формальный штраф из своих несметных богатств и жили себе дальше.

И тем необычнее было назначенное на сегодня действие. Ведь сегодня сразу четверо глав благородных семейств должны были предстать перед публичным судом, ответив за всё, прямо на глазах всего города. И большой деревянный помост, возведенный возле широких ступеней Яшмового дворца, недвусмысленно говорил об ожидавшей их судьбе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Впрочем, пока он был пуст. Ветеран задрал голову и, щурясь от нестерпимо яркого света, прикинул, сколько ещё оставалось до полудня. Судя по солнцу — совсем немного. Он стоял тут уже довольно давно и не первый час беспощадное огненное светило, зависшее над Кадифом, жгло его плечи и голову и высушивало рот. Но такова была цена, которую он платил. Ведь иначе он бы, как и прочие опоздавшие, толпился бы сейчас на Царском шаге без малейшей надежды пробиться в начало толпы.